А теперь этот русский объявился, и худшего убежища он выбрать не мог. У вахмистра Махача, при таком положении дел, мелькнула даже мысль о крайнем средстве — пристрелить гнусного доносчика, как собаку, и навек заткнуть ему глотку. Да, но тут — Гайда! Пришлось бы обоих… И куда он денет два трупа? Все это было выше сил жандармского вояки. Ни с того, ни с сего застрелить, убить двух человек — этого он никогда не смог бы. Вахмистр Махач не убийца. Он старый жандарм, который дожидается конца войны и выхода на пенсию. А война еще далеко не кончилась. Правда, бдительность и внимание нацистов явно ослабели, но — остерегайся когтей издыхающей бестии! Вахмистр отнюдь не желал висеть посреди деревни, как пособник партизан. А этот пагачовский ублюдок полные штаны наложил от страха перед немцами. Махач знал о нем достаточно, чтобы понять: этот молчать не станет. Тяжко вздохнув, он поднял телефонную трубку — звонить в жаловское отделение гестапо, в тайне надеясь, что аппарат не сработает. Но, услышав в трубке резкий голос дежурного, распростился со всякой надеждой.
Начальнику жаловского гестапо Герману Биттнеру нужен был успех. К сожалению, уже не ради величия рейха, а лишь ради себя самого. Великая Германия в болезненных спазмах извергала из себя наспех проглоченные «жизненные пространства». Грезы о величии Германии защищали уже тринадцатилетние мальчишки, а сержант Красной Армии с обыкновенной фамилией Егоров пробивался с товарищами к Берлину, чтобы водрузить над рейхстагом красный флаг. Провидение преступно изменило фюреру. Подозрение Биттнера сменилось ужасной уверенностью: там, где стоит Москва, никогда не разольется море, которое навсегда сокрыло бы столицу большевиков от глаз цивилизованного мира.
Под словом «успех» Биттнер подразумевал уже не раскрытие большевистского заговора, о котором можно было бы по всей форме доложить в вышестоящие инстанции в счастливом ожидании, что его способности оценят. Биттнер подозревал, что, если бы он действительно добился сейчас такого успеха, никого там, «наверху», это бы уже не заинтересовало. Арестованных казнили бы поскорей, а сами высокопоставленные соплеменники продолжали бы паковать чемоданы да думать, как бы половчее улизнуть на запад. У комиссара Биттнера уже не было иллюзий.
С абсолютной утратой иллюзий явилась упорная жажда иного рода успеха, неосуществленные и неосуществимые мечтания о величии сменились мелочным желанием сколь возможно дольше остаться владыкой над жизнью и смертью других людей, порожденным, во-первых, долгой службой без продвижения в карьере, а во-вторых, неудержимым падением тех сил, которые из него, Германа Биттнера, мелкого почтового служащего и прихлебателя генлейновцев, сделали сверхчеловека. Биттнер горько пожалел о своем неврастеническом великодушии, когда он несколько дней назад отпустил слабоумного бродягу, которого приволокли к нему вместо красного бандита. Мог бы сейчас не ворочаться тоскливо в потной постели, а тешиться в подвале жаловского гестапо…