Разочаровал Мартина новый друг. За все время пребывания в их доме он не проявил никакого стремления к героическим поступкам. Лежал пластом, завернутый в вонючую собачью шкуру, ничего не ведая об окружающем, в том числе и о Мартине. Правда, сегодня он вскочил с постели, размахивая пистолетом, и выглядело это все весьма воинственно. Но при этом выкрикивал какую-то бессмыслицу. Единственное, чего он этим добился, был рев маленького Йожинека. Маленький Йожинек боялся крика, которого хватало в повседневной жизни этой семейки. Потом друг Мартина бессильно повалился на липовый стол и как малое дитя позволил разоружить себя старому Пагачу, который и уложил его в постель. Мартин этого не понимал. Сам он никогда не болел, и жизненной энергии ему было не занимать.
Он настороженно следил, куда отец спрячет пистолет русского. Но папаша Пагач небрежно сунул оружие в карман своего пальто. Этой одежды он не снимал даже ночью в своем логове в хлеву. Мартину пришлось отказаться от благородной мысли вернуть пистолет законному владельцу.
Размышляя о несправедливости мира, Мартин уснул. От крепкого предутреннего сна его пробудило какое-то неясное предчувствие приближающейся беды. Предчувствие опасности, сильное и неотступное. Сердце Мартина заколотилось в небывалой бешеной скачке. Оно билось так сильно, что мальчик вскочил со своей постели на сене и заметался по темному чердаку. Тревога проникала сюда через слуховое оконце, вместе со слабым светом луны.
Мартин не понимал, откуда это жуткое ощущение, но угадал инстинктивно, что причина его — вне дома. Схватив стремянку, которой пользовался трубочист, он приставил ее к слуховому оконцу.
Выглянув, он сразу различил широкий полукруг зловеще пригнувшихся фигур. Мартин прекрасно знал каждый куст, каждый участочек родного склона. Немцы были уже у самого дома…
В следующее мгновение он понял, кто эти молчаливые тени.
Мартин набрал воздуха в легкие и закричал. Крик страха и предостережения, отчаянный рев молодого барана, когда на родное стадо нападает свора волков…
Мартин с грохотом скатился с чердака по деревянной лестнице, не переставая отчаянно кричать. Он испытывал страх не за себя, не за семью. Его полудетский ум не в состоянии был охватить всех страшных последствий для нее. Он трепетал за своего русского друга. Ему грозила опасность в первую очередь, ему грозила смерть!
И прежде, чем рухнули ветхие двери избы, он был уже возле Гришиной постели, готовый защищать его. Сейчас он прощал ему даже непостижимую беспомощность.
Первый, кого увидел Мартин в дверях, был низкорослый штатский; сзади его освещал сильный свет карманного фонаря. Он что-то тихо сказал по-немецки.