У меня сохранилась одна-единственная папина фотография. На ней он, мама и я. Я сижу между родителями на круглом резном столике, мама такая хрупкая и неправдоподобно молодая. У отца волосы разделены на прямой пробор, у него вислые усы и веселый взгляд. Губы, раздвинутые в легкой улыбке, открывают крупные здоровые зубы.
Иногда, вспомнив отца, я старался выудить у мамы хоть что-нибудь. Но узнал не так уж много. Мама в таких случаях приходила в смущение, лицо заливала краска, словно я затронул нечто недозволенное, какой-то давний, полузабытый грех. Она обрывала песню и не пела до самого вечера, а то и несколько дней. Я отвык расспрашивать об отце и постепенно совсем о нем забыл.
Возможно, мама думала о своих девичьих годах в деревне, где они жили с бабушкой, дедом-кладовщиком и дядюшкой Яном в доме мясника Стржигавки. Дед с бабушкой считались людьми обеспеченными, они покупали картошку и капусту за деньги. Об этом ли, о другом ли — не знаю, знаю только, что мама грезила. Руки ее вдруг бессильно опускались, взгляд застывал и становился отсутствующим и далеким. Вся она замирала, и работа останавливалась.
Отчим продолжал трудиться, словно не замечая этого. Его движения становились иными, ритм убыстрялся, он выходил из себя, бесился, но лишь иногда бросал на маму косые взгляды, которых она в те минуты совсем не замечала. Она как будто уходила из нашего измерения и времени. Уходила с бесконечного картофельного поля в какой-то иной мир, ее просто не было с нами. Частенько случалось, что, пребывая в этом таинственном состоянии души, она пускала из-под длинных юбок струйку, как будто выключалась не только душевно, но и физически. Я узнавал об этом позже, по мокрому пятну на сухой земле, которое через несколько минут испарялось на солнце. Отчим не любил, когда мама так вот уходила в себя. И в такие минуты вкалывал со все большей энергией. Его мотыга яростно сверкала на солнце. Значительно опередив нас, он разгибал спину, выпрямлялся, и лицо его принимало свирепое и вместе с тем оскорбленное выражение. Он глубоко, со свистом втягивал воздух своими поросшими волосами ноздрями и тихо предупреждал:
— Скоро стемнеет.
Мама вздрагивала, будто грубо разбуженный ото сна ребенок, смущенно краснела, опускала платок на лоб, бралась за дело и не останавливалась, пока не догоняла отчима. Отчим, присмирев, продолжал работать, теперь уже в своем обычном темпе, без передышки. Но так и не мог угомониться и все причитал о пропавшем зря времени нудно и громко:
— Другая работает с охотой…
— Другая не пялится на небо…