— Люди добрые, помираю, спасите меня, я отравился! Робятки останутся без папочки!
Соседи закрыли газ и посмеялись: опять Ройко-цыган дурит.
Пани Бодыева пробыла в больнице восемь месяцев. Ее выписали с диагнозом — рак.
Вскоре она умерла.
Откуда-то из Восточной Словакии приехала сестра пани Бодыевой, чтобы посмотреть, как Ройко ведет дом. Всплеснув руками, она исторгла пулеметную очередь цыганской брани и увезла детишек с собой.
Ройко остался один.
Где-то через месяц после смерти пани Бодыевой мне понадобилось посреди смены подняться наверх. Я ошибся в количестве взрывчатки, и до конца работы мне не хватало несколько килограммов. Пока кладовщик готовил для меня взрывчатку, я воспользовался случаем и заскочил в кантину выпить кружечку пива.
Ройко колотил кулаком по столу, плакал тяжелыми мужскими слезами и причитал:
— Эй-гей-гей! Померла моя жи-и-инка, теперь я вдо-о-о-вец. Эй-гей-гей! Положили ей на гроб, эх, из можжевельника венец, эй-гей!
Он влепил мне слюнявый поцелуй.
— …Пью, эх, штейгер ко, пью! С горя-тоски!
Глаза его были мутны и полубезумны от двадцати кружек пива и полны врожденной цыганской тоски.
Бывают минуты, когда суровый авторитет штейгера летит ко всем чертям и сводится к одним лишь эмоциям.
— Что ж, — сказал я неуверенно, — по крайней мере есть причина.
Тогда Ройко еще спускался в забой. Только после получки день-два колобродил, но потом являлся на работу, приниженный и робкий, бледный до синевы от недосыпа.
— Все, штейгерко, больше не пью! Как хотите наказывайте, если упьюсь хоть один разок!
Ройко из вежливости старался говорить по-чешски, но произносил слова неправильно и коверкал на свой лад.
Дела его шли все хуже, и он неудержимо катился вниз. Продал мебель. Телевизор, приемник и проигрыватель спустил за гроши. А потом и квартиру тоже. Собрав рваный портфель, он перебрался в общежитие, которое частенько становится последним прибежищем для опустившихся. Ройко пропьянствовал весь свой отпуск, и теперь, из-за прогулов, все явственнее назревал вызов в районную прокуратуру.
Сейчас Ройко Боды стоял передо мной и протягивал мне руки с трауром под ногтями. Они и вправду тряслись.
Я был не только его начальником, но и членом заводского комитета. Ройко всегда относился ко мне с доверием. Даже Королева Элишка говорит, что с виду я человек солидный.
И вот теперь, совсем потеряв голову, Ройко пришел ко мне советоваться.
— Входи, Ройко, — сказал я.
Я мог себе это позволить: Королева Элишка еще не вернулась, она гуляла с малышкой, а Элишка-младшая была в школе. В такие минуты хозяином в доме становлюсь я. Я вовсе не хочу сказать, что Королева Элишка воротит от кого-нибудь нос. У меня на шахте есть всякие знакомые. Как-то раз, когда мы с Элишкой сидели в загородном ресторане «На выровне», ко мне решительно подошел бывший горе-шахтер с Болденки, по прозвищу «Кустик». Он совсем опустился. Не работал, ночевал на терриконе в угольной вагонетке, повернутой в сторону от северного ветра, и внешность его соответствовала образу жизни. В надежде на кружку дешевого пива он, согласно правилам хорошего тона, подал руку сначала жене, а потом мне. Королева Элишка непринужденно с ним беседовала, но под столом незаметно и старательно вытерла руку после неприятного прикосновения. В ней всегда жила чистоплотность медицинской сестры. Элишка никак не могла узнать в нем того элегантного джентльмена, которого не так давно угощала праздничным обедом за своим собственным столом. Но об этом позже.