С Королевой Элишкой я познакомился в больнице, где у меня из спины извлекали куски угля после той злосчастной истории со взрывом. Дело могло кончиться и похуже, но от серьезных последствий меня спасла молниеносная реакция опытного напарника. Он не стал раздумывать и мгновенно исчез за прочным укрытием, а я тоже не растерялся и бросился вслед за ним. Разлетевшиеся осколки с острыми, как бритва, краями впились мне в правый бок и спину и осыпали иссиня-черными порошинами лицо, отпечатав полумонокль возле правого глаза, там, где я не успел загородиться рукой. Угольная шрапнель не причинила моему бренному телу серьезного увечья. Но оставила «вечный след» на моем лице да прозвище «Рябой штейгер».
Подобные истории не всегда заканчиваются столь невинно. Тогда у всех на памяти еще была история Тонды Навратила, который, перестилая пути, уперся в бог весть кем забытую взрывчатку самой пикой отбойного молотка. Взрыв навсегда лишил его зрения.
Тонда был членом бригады, которая боролась за звание Бригады социалистического труда. Это звучит, пожалуй слишком официально, по-газетному. Скажу лучше, что Тонда был из бригады замечательных парней. Таких не часто встретишь. Через несколько лет я стал у них штейгером и вел хронику[20] и накануне Дня шахтера отправился навестить Тонду. Все уже знали, что Тонду бросила жена. Но по нему этого не заметишь. Тонда не сдавался. Он все делал сам, только по воскресеньям приезжала сестра помочь прибраться и постирать.
Мы об этом предпочитали помалкивать, так же как и о том, что сделали все возможное, чтобы помочь Тонде. Нашли даже в газете сообщение о каком-то профессоре из Советского Союза, который изобрел оптическое приспособление. Мы радовались как сумасшедшие, впрочем преждевременно! Специалисты определили, что глаза Тонды абсолютно не реагируют на свет. Это был приговор. И никто больше не заводил о том речь.
Что там ни говори, а Тонда все-таки не сдался. Он получил на шахте настоящую закалку и делал невозможное…
В больнице я пробыл всего десять дней. Но их с лихвой хватило на то, чтобы я обратил внимание на девушку с замечательной плавной походкой, строгой с виду и по манере держать себя. Она была хирургической сестрой. И во время операции молча подавала врачу его страшные блестящие инструменты.
Первые извлечения оказались довольно болезненными. Угольные осколки проникли в глубь мышц, раны были глубокими, и доктор не без труда удалял из меня высококачественное болденское топливо.
— Сейчас будет больно, — предупреждал он.
Я лежал, вцепившись в металлические края операционного стола, и старался придать своему лицу каменное выражение.