— А так умру я!
Он сказал это на полном серьезе и в глазах промелькнула тень суеверного и панического страха. Аднана боится, что накажет за то, что позволил к раненым прикасаться.
— Не умрешь. Кроме тебя больше некому их лечить. Ты им нужен. Сейчас тебя точно не убьют.
Прищурился, чуть склонив голову набок и взгляд его изменился, как и тогда в хижине.
— А ты не так проста, как могло бы показаться на первый взгляд.
— В этой жизни все не такое, каким кажется. Говори, что делать.
Старик поджал губы, все еще не решаясь мне что-либо поручить, пока не послышались жуткие стоны, и он махнул рукой, сдаваясь.
— Много с колото-резаными ранами надо промывать и зашивать, воду носить, менять повязки с мазями, проверять чтоб не было жара. Сможешь?
Я кивнула, стараясь справиться с тошнотой, подступившей к горлу от одной мысли, что увижу развороченные раны и много крови.
— Тогда приступай. Чего стала? Зашивать умеешь?
Я ничего не ответила, только расширенными глазами на старика смотрела. На долю секунды захотелось убежать и спрятаться. Что я тут делаю? Это ведь не я совсем. Я не умею. Я не такая.
— Ищи чем раны промывать и повязки делать. Там на ящике ножницы, нож, нитки, иголки и спирт.
— А где я…где я повязки возьму?
— С мертвецов одежду поснимали их в саване хоронить будут. Иди выбери там почище и режь на полоски.
В голове пронеслась мысль, что это полная антисанитария и в то же время понимание, что по-иному здесь и не будет, а еще ужас от того что мне придется копаться в вещах убитых.
— Иди давай. Времени нет совсем. Эй, Казим, вон того, второго в первом ряду вытаскивай отсюда он полчаса уже, как умер.
Я вздрогнула и обернулась на раненых, один из воинов схватил окровавленного мужчину за ноги и потащил прочь из-под навеса. Потащил, как мешок. Словно тот никогда не был человеком и мне захотелось закричать, чтоб осторожней, что нельзя так к телам относится.
— Эй, русская, ты передумала уже? Время идет.
Обернулась к Икраму, тяжело дыша.
— Почему с телом так…так неаккуратно?
— Телу все равно. Тело это всего лишь оболочка, а душа его давно в раю с Аллахом и улыбается нам несчастным, смотрит, как мы маемся. Казим одноногий по-другому не может. И на том спасибо, а то сами б таскали или тут бы нам разлагаться начал.
Я еле нашла ту кучу вещей о которой говорил Икрам. Жутко это рыться в вещах, принадлежавших еще вчера живым людям.
Стараясь дышать ртом и не рассматривать пятна крови, я ачала перебирать окровавленные джалабеи, платки и жилеты, борясь с тошнотой и приступами паники от понимания, что совсем рядом в нескольких метрах от меня с трупов снимают одежду и раскладывают на песке. Оттуда слышится мужской голос читающий молитву, а с деревни доносится женский плачь.