От одной мысли, что кто-то ее касается у Аднана все тело сводило судорогой похожей на предсмертную агонию и внутри разливалась ядовитая желчь.
Не представлял, что кто-то вроде жалкого плебея Наби посмеет тронуть. Рассчитывал, что успеет догнать, но чертов уродец свернул с маршрута и явно не торопился отвезти свой трофей тому, для кого он предназначался. Хотя. После того как Аднан отдал ее сам разве он нее имел право делать с ней все что захочет?
И все взревело внутри — не имеет. Взревело надсадным хриплым рыком его собственным голосом. Никто не может даже смотреть на нее, думать о ней и называть ее имя вслух. Для них она бесполое ничто. И каждого, кто осмелится он казнит лично. Похоть грязного ублюдка заставила Аднана озвереть от ярости. И он убил гонца…а не должен был. С этого момента начался отсчет прежде чем Асад нанесет ответный удар…из-за Альшиты скоро развяжется самая кровавая война в долине смерти.
И вдруг пришло в голову осознание, что ему надоело ждать…надоело смотреть на нее и сатанеть от дикого желания обладать ее телом.
Он хочет пронзать своей ноющей от возбуждения плотью, сминать, оставлять следы своих пальцев и врываться в нее, дать волю желанию, которое снедало все эти бесконечные дни и длинные, как тысячелетия, ночи. Но останавливало это едкое желание заполучить не только тело…он хотел въестся в ее мозги, заставить ее повторять про себя его имя. Аднан ибн Кадир мог заставить лечь под себя любую из женщин. Связать, растянуть между столбами или приказать своим людям подержать непокорную и разодрать каждое отверстие на ее теле. Но он любил, чтоб они приходили к нему сами. Опускались на колени и смотрели преданными глазами в ожидании ласки. Его покорные зверьки, которых он заставлял извиваться от удовольствия и жалобно выстанывать свое имя. Иногда они кончали собой после того как он бросал их. Нет, ему это не льстило…у него это вызывало чувство разочарования. Не в себе — в них. Смерть выбирают слабаки, если только нет веской причины сделать такой выбор.
Он думал, что проучит девчонку, а на самом деле проучил себя самого, потому что даже не предполагал, что испытает это мерзкое чувство недолгого бессилия и беспомощности, пустоты рядом с собой в седле и пустоты внутри себя.
Зато, когда она находилась рядом, в нем просыпалось что-то мощное и неподвластное контролю к которому он привык. Каждая его эмоция и сказанное вслух слово всегда были четко обдуманы, взвешены, а с ней он не держал себя в руках. Она словно дергала невидимую ниточку и срывала его с контроля.