Зимой бывало тесно. Но никто не променял бы эту тесноту и спертый подвальный воздух на «простор» внешнего мира. Там, снаружи, были опасности пострашней радиации. Уж это они за последние годы усвоили.
Тот, кто выходил на улицу днем, назад не возвращался. Нет, из прогулки по территории еще можно было успеть добежать до спасительной двери. Можно было дойти и до ближайших зданий. Но из дальнего похода днем пока только один вернулся – и то без руки. Потому и вернулся, что кисть его досталась тому, кого предпочитали не называть.
Летом обитаемо было все подземелье. Пространства для четырехсот человек тогда хватало с избытком. Хотя особых удобств не было, и жизнь их была совсем не сахар.
– На какую на хрен шахту? – переспросил тот, кого называли Михалычем.
– На ту самую. Возле поселка. В городе-то нельзя. Там волки и гопники кишат, сам знаешь. На равнине гопников нет, а от волков отбиться можно.
В ответ лежащий на койке отрывисто помотал головой.
– Нет и нет. Ни за какие пряники. Гопников там нет, но зяблики летают косяками.
Наверно, это была психологическая защита – давать монстрам, способным тебя сожрать, смешные названия. «Гопники» звались так потому, что любили жилые массивы и часто сидели на корточках. Чем-то они были похожи на людей… может, раньше ими и были, вот только их ноги гнулись в суставах совсем не так, и из сидячего своего положения они могли делать большие прыжки, застигая врасплох поздно заметившего их человека.
Зяблики были хуже. Весили «птички» по два-три центнера и легко могли, подхватив человека, в полете клювами оторвать ему одну за другой конечности. Чтобы проще в зоб протолкнуть. Или не в полете, а в гнезде… которого никто из живых пока не видел. Шкуру их не каждая пуля могла пробить.
Волки были самые «безобидные». Всего-то собачки чуть больше обычных. Опасны тем, что охотятся стаей. Их вполне можно остановить обычной дробью, не говоря уже о пуле из винтовки.
– Да ты же был наверху, – не унимался Лыков. – Раз двадцать. Группы водил. А дело-то плевое.
– Не. Не пойду. Сегодня день плохой, – пробормотал Михалыч, тряся головой.
– Да вроде не пятница тринадцатое.
– Мне на ваши календарики болт положить. Я нутром чую, что плохой день. Нельзя выходить.
– Ты это Главному сам скажешь?
– Надо будет – скажу, – буркнул Михалыч и отвернулся к стенке.
Все знали, что Михалыч, которого многие называли (но не в глаза!) просто Сиделец, – за словом в карман не полезет. И ни бога, ни черта, ни начальства не боится.
Родился он где-то на севере. Вроде бы служил на флоте. Последние лет двадцать до Катаклизмы провел по тюрьмам и лагерям. И только году в 2012 устроился ГРП – горнорабочим подземным – на шахту «Карачумышская».