В суматохе кто-то схватил его за бок.
Сиделец подобрал обрезок трубы и ватную спецовку – истлевшую и покрытую плесенью. Набросил на чью-то морду. Ослепленная тварь закрутилась на месте, и он забил ее трубой, как выбивают пыльный ковер. А потом чуть отошел в сторону.
Когда подоспели остальные, они накинулись на обильную кровавую добычу. И это дало человеку время, чтоб подтянуться на руках под самую кровлю забоя. Кабель, за который можно было уцепиться, он заметил, пока дрался.
Михалыч допил остатки из второй фляги. Там был не «чифир», а жидкость с резким запахом спиртовой травяной настойки. Прежде чем сделать последний глоток, он смочил в ней кусок портянки и прижег рану, которая сильно кровила.
Там он и уселся. Вскоре от мертвых тварей внизу остались одни кости. А потом их «товарки» ушли туда, откуда явились. Видимо, густые запахи звериной крови и внутренностей перебивали человеческий.
Время тянулось медленно. Несколько раз он слышал тихие шажки и цокот.
А еще приходил кто-то крупный. На четырех ногах. Михалыч услышал топот со стороны нижних выработок и сиплое фырканье из темноты. Житель пещеры – или ее частый гость – который разогнал пернатую мелочь, долго стоял как вкопанный. Вслушивался или принюхивался. Похоже, он был близорук.
Их взгляды встретились. Светящийся звериный и тусклый человеческий. Игра в гляделки продолжалась почти десять минут. Но человек не дрогнул. Не только не упал со своего «насеста», но и не сделал ни одного суетливого движения.
И монстр ушел.
Когда его гулкие шаги затихли где-то внизу, Михалыч покинул свое укрытие и спрыгнул на ленту. Часов у него не было, но он знал, что солнце закатилось. И огромные зяблики уже летели к городу, к своим бетонным насестам и гнездам, свитым из старых матрасов и строительного утеплителя.
Действительно. Прямоугольник выхода был черным и не выделялся на фоне стены. Наступила ночь.
– В лесу родилась елочка, а кто ее родил, – пробормотал Сиделец старую частушку. – Два пьяных-пьяных ежика и Гена крокодил.
Снаружи никого не было. Только голые разлапистые деревья выступали из темноты.
– У, сявки позорные, – крикнул он в глубину ствола, и звук его голоса вернулся эхом. – Сидите там под шконкой и не отсвечивайте.
И вдруг он рассмеялся сиплым прокуренным смехом того, кто в жизни тяжело работал на морозе, болел туберкулезом, бывал избит и много еще чего пережил.
– Я знаю, почему вы там сидите, пацаны. Вы просто боитесь тех, кто живет наверху.
* * *
Главный наказал дозорным следить за северной дорогой с наблюдательного пункта на пятом этаже. Два человека в потрепанных армейских плащ-палатках, сменяясь по очереди, дежурили в бывшей ординаторской, откуда хорошо просматривалась вся окраина города. Иногда то один, то другой подносил к глазам бинокль с тепловизором, обмотанный изолентой. Но шоссе внизу оставалось пустынным.