Из того же разговора мужчин их подвала он понял, что керосин можно купить в пожарке. Во всяком случае, это было самое близкое от площади и самое надежное место. Но проблема была еще в том, что просто так его никто не даст. На обмен шли любые полезные в хозяйстве вещи: инструменты, посуда, обувь, одежда… Все, что удавалось добыть во время вылазок – по заброшенным квартирам, магазинам, предприятиям. Да, что-то действительно ценное с каждым разом было отыскать все трудней, но теперь, когда из-за бандитских разборок пришлось временно прекратить это занятие, на обмен не имелось вообще ничего. Это еще более убедило Огонька в том, что идти нужно именно ему. Потому что как раз у него было, что предложить на обмен. Такое, что – о-го-го! Такое, о чем никто-никто в подвале не знает, потому что он бережет это и никому не показывает, только сам иногда достает из своего тайничка и любуется. За это ему столько керосина нальют – не донести. Нет-нет, он донесет, он сильный! Канистра большая, и если нальют ее полную, то будет тяжело, но он ее тогда по земле потащит. Сейчас ведь зима, на земле снег, а по нему канистру тянуть – проще некуда.
Хорошо было и то, что Огонек знал, где находится пожарка. Как раз рядом с огромной зверюгой, которая, как и Делин, стоит на большом камне – только не на таком ровном. Они ходили туда с мамой. Еще ходили, еще ходили и еще ходили. Не так, как пальцев на руке, меньше. Но Огонек хорошо все помнил. Зверюга на камне была очень страшной, у нее прямо из головы росли большущие раскоряки. Наверное, этот зверь был мутантом. Мама называла его лосем. И когда кто-то говорил про пожарку, то говорил, что она «у лося». Сама пожарка – это такое не очень большое здание, но у него есть башенка. А еще большие ворота. И еще ворота, и еще ворота. Он знает! Он точно знает, где это! И туда идти очень просто: как раз по проспекту Металлургов, куда смотрит дядька Делин.
Огонек решил идти ночью, когда все уснут, потому что не хотел говорить, что давайте я схожу за керосином. Не хотел, потому что подумал: если скажу, то, пока уйду, пока приду, все привыкнут, что я пошел, и уже не так обрадуются, когда принесу керосин. Радость, когда ее не ждешь, – она еще радостнее. Она совсем тогда радостная сначала. Вот пусть и эта такая будет. А еще Огонек не хотел ничего никому говорить, потому что тогда бы они попросили показать, что он даст на обмен. А он не хотел это никому показывать. Ну, тем, за керосин, показать придется, и даже отдать, но ведь иначе никак. А так… А так он не хотел. Не хотел – и все тут! Ну а самое главное, почему он решил никому про свою затею не говорить, – он просто боялся, что его не отпустят. Он даже почти точно знал, что не отпустят. Подумают, что он потеряет канистру. А у них только канистра и еще канистра. И он бы и ту канистру тоже с собой взял, но в ней еще есть чуть-чуть керосина. Если унести прямо с керосином, то кто-то проснется, захочет свет зажечь, а керосина нет. Ругаться будет, всех разбудит. А потом все будут ругаться на Огонька, и радость испортится.