После второго допроса мне пришлось ждать еще около 2-х месяцев следующего допроса. За этот промежуток времени мое здоровье несколько улучшилось, хотя раны еще не зажили. Контрразведка по отношению ко мне пускала в ход всевозможную провокацию: то среди рабочих пускался слух, что я с «отчаяния» начал в больнице пить водку и даже спирт, совершенно теряя облик человеческий, то начинали говорить о том, что я задумал, при помощи своих приятелей, бежать из больницы, и потому меня необходимо перевести в другой город, то делались придирки ко мне, что будто бы я, при помощи полотенца через окно (хотя оно и выходило к забору внутри тюремного двора), кому-то сигнализирую на волю, и грозили стрелять ко мне в окно. Однажды, совершенно неожиданно для нас, тюрьму, как раз возле больницы, окружили солдаты, засели в канавы и в течение нескольких часов держали наготове пулеметы. Был пущен в ход слух, что из тюрьмы проектируется массовый побег, которому должен предшествовать якобы какой-то тюремный бунт. Говорят, что тюремной администрацией, совместно с контрразведкой, был составлен список наиболее серьезных «преступников», с которыми нужно было расправиться в первую голову во время «бунта», а, может быть, еще и до него. Значился ли я в этом списке — не знаю. Такова была атмосфера, среди которой пришлось жить мне и другим.
Время шло, и чем дальше, тем все больше наполнялась тюрьма новыми заключенными, привозимыми с разных концов колчаковской территории, особенно с запада. Среди заключенных много было красноармейцев и пожилых крестьян, иногда стариков, взятых белыми в отместку за то, что сыновья этих стариков служили в Красной армии. По тюрьме начали ходить слухи, что на востоке то там, то здесь вспыхивают восстания, а на западе, на Урале, дела колчаковцев начинают ухудшаться, благодаря наступлению красных. Положение на фронте немедленно отзывается и на тюрьме. Высшая тюремная, военная и жандармская администрация становится раздражительней и придирчивей по отношению к заключенным. Эти последние переживают двоякое чувство: с одной стороны, радуются удачному наступлению красных, с другой, с минуты на минуту ожидают всяких репрессий и расправ. Низшая администрация, тюремные надзиратели, сторожа начинают чувствовать себя неуверенно и по временам, «на всякий случай», заискивают у наиболее видных заключенных. Часовые охотно вступают в разговор с заключенными; их все чаще и чаще сменяют новыми, очевидно, для того, чтобы они не заразились настроением «красных». Кормили заключенных плохо, и чем дальше, тем все хуже, даже в больнице питание было скверное: хлеба было