мало, да и то горький, суп был жидкий- прежидкий, нередко «крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой» ...
В мае месяце больных начали выводить гулять на больничный двор. Через некоторое время начал двигаться и я. Прогулка для меня была большим развлечением. Я вступал в разговор с другими заключенными, узнавал через них, что происходит на воле, и невольно начинал мечтать о свободе. В камере эти мечты быстро разрушались суровой действительностью.
В конце мая меня вызвали в контору. Хотя мне и трудно было идти, но я пошел охотно с затаенным любопытством. Зачем это? Неужели этот вызов является предвестником свободы? Нет, не может быть: ведь, я же
«обреченный»! Оказалось, меня вызвали на допрос, и знаете — к кому? К новому начальнику контрразведки. Вот так реприманд! Что сие означает? Скоро все выяснилось. Когда прежний начальник контрразведки, Эверт, после целого ряда убийств арестованных с целью грабежа, был уличен в своих «подвигах» и предан военному суду, на его место был назначен бывший жандармский ротмистр Постников. Главнокомандующий Гайда поручил ему «произвести расследование обстоятельств» моего ареста. Постников так
№ 4-5 В КРОВАВОМ ОМУТЕ 331
и объяснил мне причину неожиданного своего появления в качестве следователя. О его назначении новым начальником контрразведки я слышал раньше в больнице и был осведомлен о том, что в царские времена он был жандармским ротмистром в г. Ишиме, весьма опытным в делах политического сыска. Когда он мне заявил, кто он и зачем появился, я насторожился. Он мне задал следующие вопросы:
1) Был ли я при Советской власти председателем реквизиционной (!) комиссии, 2) был ли я членом забастовочного комитета в январе месяце текущего года (1919), при военном положении г. Тюмени, во время забастовки транспортных рабочих, 3) признаю ли я забастовку, как законный целесообразный метод борьбы и 4) действительно ли я нахожусь в родственных отношениях с председателем Центр. Исп. Ком. Советов Свердловым, с которым при Советской власти вел переписку. На поставленные вопросы я ответил, что я был председателем ревизионной, а не реквизиционной комиссии, что я был избран членом забастовочного комитета, но потом, благодаря моей занятости другими делами, был заменен другим лицом, имя которого я не назвал, что забастовку я считаю вполне законным и целесообразным, в зависимости от условий времени и места, методом борьбы и что, наконец, я состою родственником Свердлова, о переписке с которым не считаю возможным говорить. Постников записал мои показания, т. к. правая рука у меня была забинтована, и я не мог писать сам. На мой вопрос, какова же дальнейшая судьба моего дела, Постников ответил, что теперь мое дело, с его заключением, будет отправлено начальнику гарнизона, которых перешлет его на «усмотрение» в штаб верховного главнокомандующего. По всей вероятности, меня скоро освободят. Через некоторое время после допроса мне разрешили свидание через решетку с моими знакомыми. От них я узнал, что к Рычкову в Екатеринбург ездила делегация от учительского союза хлопотать о моем освобождении. Рычков, как хитрая лиса, обещал ускорить мое освобождение. Кроме того, я узнал, что представитель тюменского городского самоуправления ездил в Омск к министру внутренних дел Пепеляеву вести переговоры о моем освобождении.