— Ночью сегодня опять убежишь? — спросила негромко, чтоб не услышала Алена. Пашка скинул ношу в тень под стену дома. Покачал головой.
Загорелое лицо было серьезным и будто недоумевающим.
— Не. А компот есть?
— Сейчас принесу. Она подала холодный кувшин, и Пашка, гулко глотая, напился. Вытер красные усы по углам рта. Сел, свешивая руки между колен.
— Ничего не хочу, никого не хочу. Без нее ничего неохота. Ника держала кувшин, прижимая к тонкой рубашке. Та сразу намокла на груди. С крутых боков кувшина медленно стекали неровные капельки, от которых пальцы становились скользкими. Пашка поднял серьезное страдающее лицо.
— И что делать мне теперь? А? Ты большая, ну скажи. Это пройдет?
— Пашенька, — она села рядом, аккуратно поставила кувшин на ступеньку, — боюсь, только начинается. Потом пройдет. Наверное. Но не скоро. Не сейчас. Извини. Тот опустил голову, отворачиваясь. Ей было видно чуть оттопыренное ухо и желвак на скуле. А еще кулаки, напряженно лежащие на коленях.
— Я бы его убил. Веришь? Или избил бы так, что маму звал, и плакал кровью. Но она. Она ж гада любит?
— Паша, нельзя. Ты хочешь, чтоб его шестерки тебя грохнули? Отец кроме тебя ничего не видит, ты ему свет в окне.
— У отца ты есть! У вас любовь. Вы, блин, как из сказки двое!
Смотрю и думаю, так не бывает! А если и бывает…
— Тогда будет и у вас, — сказала Ника, дрогнув сердцем. Повторила с отчаянной уверенностью, — будет! Если ты захочешь.
— Я-то хочу… — угрюмо ответил мальчик и встал, нещадно ероша просоленные волосы, — ладно, извини, что я тут… Я просто ж вижу, как ты на них глядишь, на этих моих дурных баб, у тебя сразу глаза больные. Так хочешь, что все вокруг, как в сказке, хоба и сделалось. А оно никак. Пойду в душ да посплю.
— Да…
— К ночи поставлю там деревяшки. Как хотели.
— Ладно. Ушел, сутуля плечи и шаркая истрепанными кедами. А Ника со злостью снова поглядела на небо. Огромные, добела раскаленные облачищи продолжали свой странный танец, будто специально поворачивали бока, наматывали на них нервы маленьких людей, вытягивая из них тайные горести. И усмехались, подтягивая струны до неслышного больного звона — еще медленный поворот, и струна лопнет, хлестнет обрывком по раскаленному солнцу. И оно равнодушно посмотрит нестерпимым своим оком вслед мальчику, что пойдет убивать крутого соперника, в два раза старше себя и сильнее тоже в два раза. Надо что-то делать. Ника прислушалась к шуму воды за тонкой стенкой душа. Пошла в спальню, где бессильно висела на распахнутом окне кружевная занавеска. Повалилась на теплую постель, укрытую цветным покрывалом. А что сделаешь, с чужими сердцами? Если бы подлец держал девчонку силой, уже давно собрались бы, и в лучших традициях вестерна прокрались, похитили, посадили влюбленных на поезд и помахали б вслед, молясь, чтоб те научились жить вместе. Без репетиций, а именно друг с другом. Она села, забирая мешающие волосы, нашарила давно потерянную заколку, и, стянув светлые пряди, встала, подошла к стене, где в верхнем углу над старым сервантом светлел квадратик побелки. Видно раньше, когда в домике жила чья-то бабушка, совсем уже старенькая, тут висела икона. Ника нерешительно оглянулась на открытую дверь. В коридоре тихо и пусто, со двора слышен неясный шум, Пашка уволок свои бебехи в ангар, устраивает там на вешалках и полках. Неловко помявшись, она снова подняла лицо к светлому квадрату. Надо кланяться? И как-то креститься? В последний раз Ника была в церкви, когда крестили годовалого Женечку, и ее заодно. И тетка в сером платочке прошипела злобно, толкая Никин локоть: