— Еще чуть-чуть.
Вместе они пошли вдоль невидимой воды, отчерченной комковатой линией выброшенных водорослей. Миновали тонконогую раздевалку, косо стоящую на песчаной прогалине. И Валик остановился возле крашеной белым будки, с приткнутой к ней деревянной скамейкой. Сел, вытягивая длинные ноги.
— Вот. Тут нормально, тихо и не мокро, потому что козырек сверху. А если что, там доска выломана, можно и внутри сидеть. Я тут шифруюсь, когда с уроков сачкую.
Он положил сумку рядом на лавку. И Ленка села, по другую сторону, потянула ее к себе, залезая рукой в глубину.
— Меня Лена зовут. У меня тут посылка. Сейчас…
Вытащив сверток, протянула его мальчику. Тот повернул белеющее в сумраке лицо — выражения не разглядеть. Не взял, и Ленкина рука повисла в темном сыром воздухе.
— Это от кого?
— Тут лекарства. Ну… в-общем, это отец тебе. Сергей Матвеевич.
Мальчик вдруг нагнулся, хлопнул себя ладонями по коленкам. Ленка вздрогнула, а он засмеялся. И смех ей не понравился.
— Блин, — сказал он, — как вы достали уже. Мать попросила, да? Мне что пять лет? Лена. Лена, значит. Спасибо, девушка Лена, что согласилась и вроде как дед мороз. Но сколько ж можно. Ладно. Извини. Я понимаю, ты не виновата.
— Ничего она не просила, — мрачно ответила Ленка, суя сверток на лавку, — он сам. Не успел только.
— Да кто? Кто сам? — мальчик откинулся на деревянную стенку. Руки по-прежнему лежали на коленях.
— Папа, — сказала Ленка.
— Не смеши мои тапки. — Валик выдохнул и встал, дергая куртку, — ладно, тебе домой, наверное, надо, а я притащил. Выпендриться хотел вот. Ну, я ж не знал. — И повторил, издевательски протягивая слово, — па-па…
Ленка тоже встала. Несчастный сверток лежал на белой скамейке, и ей с отвращением подумалось о том, как переживала, рыдала дома, трогая осколки ампул, как ломала голову и после сжимала под подушкой такие радостные, надежно сложенные бумажки, что покалывали кожу, успокаивая, все сложилось, Ленка Малая, ты сумела. Теперь лежит — ненужный. А — ехала.
Ей стало себя ужасно жалко.
— Да, — сказала она дрожащим голосом, — да, папа. И что? Ты всю жизнь теперь будешь? А все должны прощения у тебя просить, да? Он сам, между прочим, ему теперь как? Назад же не сделать ничего! Я думала, ты сопля совсем, а ты вон шпала такой и болтаешь, язык нормально работает, да. А голова? Ну, конечно, мы такие вот, больные в санатории. Разве ж про других можно думать! А я, между прочим, есть хочу! И устала! И поссать не знала где, уже три раза пере-, перехачивала! Тоже мне. Валик от машинки.
— Чего? — недоуменно переспросил Валик, ступая ближе и чуть наклоняясь к ее лицу, — я не понял, чего ты?