— Панченко! — раздался в столовой визгливый голос. И Ленка замерла, прикусив язык и держа в руке свернутый блинчик.
— О твоем поведении, Панченко, я быстренько сообщу матери, вот пусть она только приедет! Ты почему не заправил постель утром? Пушкина ждал?
Голос был сильно похож на голос Кочерги. Наверное, это та самая Квочка-крокодил, подумала Ленка, испуганно глядя на замершую у плиты тетю Машу. Та ухмыльнулась, показывая лицом — ешь, давай.
А из столовой послышался смех. Что-то сказал Валик, закричала в ответ Квочка-Кочерга, и вдруг кто-то еще засмеялся. Ленка удивленно посмотрела на повариху, но та уже черпала горячий компот, ловко опрокидывая красную жидкость в граненые стаканы на подносе.
В дверях появился Валик, сгибаясь в поклоне, подхватил поднос и утащил, громко декламируя какие-то стихи. И в ответ снова — детский смех.
Тетя Маша села напротив, вытирая руки и слушая.
— Вот ты мне скажи, — потребовала от Ленки, — он раз в неделю пластом лежит, дыхалку ему спирает, и лекарства ж, бывает, не помогут ничего. А потом встанет и смеется. Откуда ж такие берутся? Не парень, а чистое солнце.
— Это мой брат, — тихо сказала Ленка. Взяла стакан, глотая компот, такой горячий, что щекам сразу стало жарко.
— Та знаю, сказал уж. Вот грит, гляди, теть Маша, какая у меня классная сестра. Красивая, как эта… не помню, певицу какую-то называл.
Ленка поспешно глотнула еще. Вытерла глаз. И откусила блинчик.
Потом, когда она с трудом отказалась от третьей добавки, которую тетя Маша уже накладывала в пустую тарелку, пришел Валик и спас, вручив пакет с мясными обрезками. Отвел боковой тропинкой к маленькой калитке, рядом с которой топтались двое малышей.
— Петр, — сказал строго, — пригляди за Еленой Сергевной, а ты, Валечка, приглядишь за Петром. Ясно? Боцману передайте, чтоб приглядывал за вами всеми. А то я вас знаю, сожрете кошачию пайку, а им потом голодать аж до ужина.
Валечка залилась смехом, глядя из-под Ленкиного локтя на Валика влюбленными черными глазами. А Петр, преисполняясь важности, сипло приказал:
— Пошлите Елена Сергевна. И еду не пороняйте, а то вона дырка в нем.
— Вы поняли, Елена Сергевна? — Валик сделал строгое лицо, к радости Валечки, — слушайтесь Петра, он старший.
— Иди уже, — сказала Ленка, — иди скорее, и возвращайся, ладно? А то я уже соскучилась. Без тебя вот.
Валик радостно улыбнулся и убежал. А Ленка ушла к котам, таща мешок с едой и думая над тем, что она такое сказала. И как с этим быть. Ей было радостно и вдруг так страшно, что хотелось все бросить, убежать далеко, туда, через холмы, к горе Хамелеон, залезть на самый верх и там, чтоб никого-никого, сесть, свесив ноги. И заплакать. От того, что он такой вот. Что жил, помирал, но жил, такой — уже четырнадцать лет. И три месяца. А она жила все это время буквально за четыре часа на автобусе. Ну, хорошо, они уже позади, эти четырнадцать, и теперь все станет по-другому.