— Эй, — догнал ее из купы лохматых туй мужской голос, повторил с угрозой, — эй, курва керченская. А ну стоять!
Ярость кинулась в голову и Ленка встала, резко поворачиваясь на голос.
Чипер, тяжело дыша, остановился рядом, тыкая ее кулаком в плечо.
— Я сказал…
— Это я сказала, — оборвала она звенящим голосом, — короче, ты, бугай ненормальный. Пальцем меня тронешь, Кинг тебе яйца вырежет и на нос накрутит. Поэл, ты, нещасте?
— Ой-ой, — неуверенно возразил Чипер, но руку от плеча убрал.
— Ага. Рискни.
И она, не дожидаясь ответа, быстро застучала каблуками по выщербленному тротуару.
Через два часа Ленка сидела в палате, рядом с кроватью у стены. Смотрела на тонкое бледное лицо, с чуть сведенными темными бровями и приоткрытым ртом. Нагнулась, когда бледные губы пошевелились.
— Молчи. Я тут.
— Ночевать.
— Что?
— Я говорю… — он замолчал, пережидая хрипы и бульканье в легких, и вдруг широко улыбнулся, морща нос, — я говорю, искать не надо, где ночевать, да?
— Какой же ты дурак. Панч. Валик Панч.
Она выпрямилась, стараясь не смотреть на откинутую поверх одеяла тонкую руку с торчащей в сгибе иглой, от которой тянулась вверх прозрачная трубка. Спросила тоскливо, вспоминая Валину болтовню:
— Ты не умрешь?
— Еще чего. Неа.
— Хорошо. Это правильно. Ты спи, ладно?
— А ты?
Ленка засмеялась, стараясь, чтоб натурально. Чтоб весело.
— Прикинь. А мне разрешили в травмпункте. Твоя врач, Вера, я забыла, Вера Петровна, кажется. Она велела другому, такой молодой дядька, красивый, чтоб мне там на кушетке, за ширмой. Что?
— Он к тебе полезет, — сипло уверил Валик, закрывая глаза и тут же снова тараща, чтоб не опускались ресницы.
— Чего? Ты с дуба упал, да?
— Полезет. Я бы полез. Если бы не брат вот.
— Валик, тю на тебя, — у Ленки покраснели щеки, до самых висков, и уши тоже запылали, — ну ты… блин, чудовище ты. Чучело. Спи.
— А ты его банками, — предложил Валик и закрыл глаза. Темные ресницы легли на бледную кожу четкими полукружиями, — или вот, этим… фонендоскопом. Все, Лен. Я сплю.
Ленка посидела еще, слушая, как он дышит. На дальней у стены койке кто-то неразличимый ворочался и тоскливо охал. В палате пахло хлоркой, еще чем-то противным и нехорошим. И было так печально и неуютно, казалось ей — совсем невозможно его тут бросить. Но он уже спал, после укола, и после пары часов всяких трудных процедур.
Ленка встала, пристально глядя на тонкое лицо, влажные волосы, прилипшие ко лбу. Полуоткрытые бледные губы.
«А потом встанет и смеется. Не парень — солнце». Так сказала повариха тетя Маша. И спрашивала, откуда такие берутся.