— Режь, сюда суй. Мажь. Складывай. Ага еще масло. Под икру надо на хлеб масло. А я позырю, у бати кажись коньячок сныкан в серванте.
— Оделся бы, что ли, — засмеялась Ленка в гладкую спину с темными родинками, вставая, чтоб вымыть руки у кухонной раковины, — а то прям голый почти.
— А мне нравится, — закричал Пашка, — я по утрам щас гирю тягаю, во, бицепсы. Я теперь крутой мэн.
Встал в проеме, держа в руке ополовиненную бутылку с золотой этикеткой. Покрутил ее как гантелю, вскидывая к плечу и любуясь сам.
— Тока росту маловато, вот же блин. У меня брат младший, Генка, прикинь, четырнадцать, перерос меня сволочь, на голову. Ржет, а ну Пашка, за ухо потаскай, как раньше. Несправедливо! Я с армии пришел, а он тут — чисто шпала. Борщ будешь? Зря. С коньяком знаешь какая круть — борща горячего.
Брякнулся на табурет и захохотал вместе с Ленкой, отковыривая пробку с бутылки.
— Паш, я не буду. А то еще твои вернутся, а мы тут.
— Ну и что? — удивился тот, поднимая темные брови над черными глазами, — а чо такого-то? Я уже взрослый. И ты не в детском саду. Ну, батя поворнякает, а мать все равно меня отмажет. Ты не сказала, чего случилось-то?
— А? — Ленка уложила на тарелку еще один маленький бутерброд с черной блестящей горкой. Сосредоточилась на Пашкиных словах, прогоняя мысли про четырнадцать лет. Валику вот — тоже четырнадцать. Блин, что ж все так паршиво складывается…
— Случилось… Ну. Ты давай, ешь, а потом я попробую рассказать, хорошо? Хватит столько?
— Я тебе Элька, что ли, — обиделся Пашка, забирая со стола промасленную бумагу от рыбы и тыкая ее в мусорное ведро, — мажь еще!
Ленка послушно подцепила ложкой из банки. Подумала, ну надо же — икра, надо желание загадать, а то ни разу не ела.
Потом они молча жевали, из комнаты разорялся любимый Пашкой Антонов, рассказывая, как он ходит с Абрикосовой на Виноградную. Съев тарелку борща, Пашка куснул бутерброд, подвинул к Ленке рюмочку с янтарной жидкостью. Она отпила глоточек, морщась. Проглотила, поспешно придумывая еще одно желание — коньяка она раньше тоже не пила.
И поставила, двигая поближе к себе плоскую тарелку с нарезанной скумбрией. Пожаловалась:
— Ты ее отбери, а то всю ведь сожру.
— Ешь давай. А то отдам Эльке.
— Еще чего, — с полным ртом испугалась Ленка, с удовольствием кусая нежную мякоть на золотой кожице.
В комнате Пашка усадил ее на низкую тахту, застеленную ковром (на стене тоже висел ковер — поярче и побольше), притащил табуретку, поставил на нее кофейные чашечки, хрустальную вазочку с конфетами, и на застеленный ковром пол рядом — бутылку с остатками коньяка. Поколдовал над проигрывателем, меняя пластинку и укладывая на звукосниматель спичечный коробок.