— Подожди. Да стой. Окно, видишь, там вдруг мать. Не спит еще.
Отступила к распахнутой двери в подъезд. Ганя тоже встал, заходя следом. Ленка стояла, прижимаясь спиной к плоской батарее у стены. И он наклонился, кладя руки на теплый металл над ее плечами. Перед поцелуем удивился довольно:
— Ух ты, ж. Топят. У тебя тут всю зиму кайф стоять, да?
Но ответа не стал ждать.
Мама выглянула через полчаса. И они замерли, когда над головами упал на бетон и перила неяркий свет.
— Лена? Лена, у тебя совесть есть? Немедленно домой! Я сейчас выйду!
Ганя молчал, не убирая руки с ее голого живота под расстегнутой молнией топа и задранной рубашкой. Ленка, молясь, чтоб голос был нормальным, ответила:
— Мам, я сейчас. Три минуты еще.
Двери снова закрылись.
— Пусти, — прошептала Ленка, — мне правда, надо иди уже.
— Завтра, — шепнул он ей, — в семь часов, на остановке, за мостом. Придешь?
— Да.
Заперев входную дверь, Ленка прокралась в свою комнату, не разуваясь в коридоре и стягивая у горла воротник плаща. Настороженно слушая, не выйдет ли мама из спальни, быстро разделась, скидывая джинсы, измятую рубашку с оторванной на животе пуговкой, залезла на диван, выворачивая шею перед зеркалом и поднимая руками волосы.
— Черт, вот же черт.
На шее чернело изрядных размеров пятно. Ленка вздохнула и слезла, расстелилась и легла, слушая, как мама все-таки, выйдя в коридор, щелкает замком, проверяя, закрыт ли. Лежала, придумывая, как сделать так, чтоб Рыбка не увидела на шее Ганиного поцелуя.
У классной — Валечки — было квадратное гладкое лицо, на котором, как на листе бумаги, нарисованы светлые глаза в рамочке черной туши, прямой обычный нос и обведенный красной помадой рот, сложенный в брезгливой гримаске. Примерно так смотрела в раскрытый ленкин рот стоматологиня в детской поликлинике, когда вздыхая, лезла туда своими жуткими сверлилками.
Светлые глаза прошлись по ленкиному коричневому платью с воротником-стойкой, остановились на узком вырезе, отделанном кожаным уголочком. Вздернулись выщипанные в нитку брови — Валечка разглядывала намотанный на шею беленький шарфик.
— Тебе, Каткова, что ли, холодно? Или декольте свое закрываешь? Так все равно вся грудь наружу.
Глаза прошлись по желтой строчке и кожаному уголку.
— Горло болит, — сдержанно ответила Ленка, качнув в руке увесистый дипломат.
Пустой коридор блестел солнцем в огромных надраенных окнах. Валечка деревянно переступила каблуками лакированных туфель и, держа на локте журнал, по своей привычке огладила свободной рукой широкое бедро, укрытое хрустящим кримпленом.