К жукам. Наш сыночек. И, бросив тарелку на пол, вдруг заголосила черно, страшно, разевая рот неровной пещерой, тяжело подламываясь, заваливаясь среди тонких табуреточных ног:
— Сыно-че-е-к мой!!! Скрипочка вскочил, отодвигаясь от женщины, вжался в стену. По полу заскакала оторванная пуговица от натянутой полы халата. Таня сидела все так же, держа кулаки на коленях, смотрела на мать сверху вниз. Саня всполохнуто кинулся к жене, схватил за плечи, попытался поднять. Не давалась, тяжелея, выскальзывая. Оставляя в мужнином кулаке тонкий халат, ползло в сторону, открываясь, плечо. Дернулось, развернулось, одна грудь выпала из лифчика, подпрыгнула и закачала темным соском. Саша застонал, бросил попытки поднять. Натянул на плечо жене разорванный халат, придерживая, стоял, неудобно наклонившись. Света продолжала кричать, сухо, со скрипучими нотками удивления, не веря еще, но, будто надо именно так.
— Мама, прекрати, — голос дочери увяз в крике, утонул. И громче, — Мама! Возьми себя в руки! Вернется он! Дядя Коля, что вы там, за холодильником? Дайте корвалолу, быстро! Прямо над головой, на полке. Николай зазвенел, загремел чем-то, суетясь, резко запахло лекарством. Отпихивая в тесноте кухни Сашу, подал женщине чашку с водой, рюмочку. Саша сел на пол, рядом, придерживая под спину, смотрел, как течет на подбородок вода. Но — выпила. Судорожно задышала, всхлипнула. Вдвоем повели в спальню. Положили на кровать. Саша накинул на ноги край покрывала. Отошли и встали вдвоем, переглядываясь, не зная— что дальше… Свет из коридора заслонила девичья фигура. Скрипочка топтался поодаль, вздыхал.
— Мама?
— Танюш, иди к себе, — сказал отец и прокашлялся.
— Нет. Все сейчас надо сказать. Нельзя ей сейчас вот так — одной.
— Не одна. Я с ней.
— Ты? — с презрением. И фыркнула. Николай хмыкнул. Саша насупился.
— Так, сопля. Будешь командовать, отжарю по заднице так, что забудешь и меня, и мать, и Скрипку своего разлюбезного. Говори, что хочешь сказать. И мотайте в комнату свою.
— Мам? Ты слышишь? Ты уже поймешь, что я скажу? Светлана смотрела на потолок. Темная поверхность чуть заметно окрашивалась зеленью. И гасла. Снова окрашивалась. Не хотелось ничего, но Танька скажет. Может, что-нибудь новое скажет. Хотя, что новое?
— Я слышу, дочка, — тихо сказала, маясь надеждой, — иди ко мне. Танька тоненькой тенью скользнула, присела на краешек. Поискала мамину руку. Наткнулась на вырванный с мясом клок халата — там, где была пуговица. Поморщилась и убрала руки. Сказала медленно, с расстановкой:
— Мамочка, Арик ненадолго. Ну, пару лет его не будет. Так зато потом — какой вернется! Светлана молчала.