— Скажите. А тот дом, с деревьями, в котором хозяин — дядя Степан…
Бабка замолчала, вцепившись в мое лицо острыми глазками. Я подождал и продолжил:
— Ну… он там один живет, да? Или еще с кем?
— А то у Кольки Маслянова, у него попроще, конечно, и сам Колька алкаш, но дешево зато, — замороженным голосом сказала бабка, сползая с ящика, который виднелся за сеткой забора.
— Вы не слышите, что ли?
— Или вот у Тамарки. Цы-ыпа! Цы-ы-ыпа-а! Цы-ыпа! — тоскливый голос удалялся вместе с круглой спиной, обтянутой ситцевым халатом.
Вечером я снова валялся в гостиничном номере на уже привычной, почти своей, кровати и болтал с Алишей. Она рассказала мне про изумительную алычу, у которой снова — совсем черные листья, ты увидишь, офигеешь, Алексис! И тюльпаны, оказывается, можно спокойно заказать через интернет…
Когда она выдохлась, я ласково спросил:
— Тебе не пришло в голову, Алька, что у всех черных цветов — зеленые листья?
— Что? Как?
— Обыкновенно. Петунии твои драгоценные бархатные. И тюльпаны. И розы, те самые, турецкие из как его?
— Халфети, — убитым голосом подсказала Алиша.
— Вот-вот. Там кругом зелень — буйная такая. Живая совсем. Так что, напустить в твой сад совершенного, без оттенков, черного-пречерного мрака — не получится.
— Но можно же… — не сдавалась Алиша.
— Обкорнать и воткнуть в землю одни цветы? Или покрасить из баллончика? Или, ах да, фотошоп!
— Ты негодяй. Как всегда!
— Я соскучился. Приезжай давай. Купаться пойдем.
— А я думала заказать как раз. Семена. А что, море теплое, да?
— Теплейшее.
— Ты змей.
— Обязательно.
Потом я лежал и думал, глядя, как за стеклом машины везут куда-то свой свет мимо света фонарей.
О том, что не все раскрывается нам целиком, по первому нашему требованию. И может быть, я не узнаю, что именно, как и почему. Зачем. Но теперь вместо витой дорожки из серых плиток в моей голове — сто, тысяча тех самых расходящихся тропок, по которым я волен идти, создавая реальности, пусть воображаемые. И если мы с Алишей, гуляя, придем на тот склон, и увидим вместо добротного старого дома — пустырь за полуразрушенным забором, а вместо красных ирисов — заросли упрямого лугового шалфея, я ни капельки не удивлюсь. И не посчитаю это мистикой или волшебством. Наверное, да нет, наверняка, это есть везде и всегда, и мы видим слабые тени, или яркие проблески, а потом покрывало реальности снова закрывает, или — милосердно скрывает. Чтоб нам жить дальше. Не просыпаясь ночами от не уходящих страхов, сильнее которых нет ничего. Они продолжают в нас жить, но и мы продолжаем жить тоже.