На этом письмо обрывалось, не позволяя им узнать имя того, кто его написал. Кира читала не вслух, но когда Илья заглянул через ее плечо, она не стала убирать письмо, позволив и ему взглянуть на бледные строки.
Письмо ничего не объясняло. Оно ничего не доказывало. Оно вообще не имело к ним отношения!
— Чертовщина какая-то, — проворчала Кира.
— Может быть, но это чертовщина из тюрьмы.
— Откуда ты знаешь? Ты что, сидел?
— Нет, и надеюсь избежать этой печальной участи, — отозвался Илья. — Но я за свою жизнь видел достаточно писем оттуда, да и некоторые слова того, кто это писал, указывают… А еще я подозреваю, что «Костя», на которого тут ссылаются, — это твой благодетель, господин Шереметьев собственной персоной.
— Так себе из него благодетель! Похоже, он должен был передать это письмо кому-то… Но он не передал.
— Или письмо ему вернули.
У Киры появилась догадка насчет того, как это письмо может быть связано с ней. Дикая, на первый взгляд — невероятная, но все равно допустимая. Ей не хотелось верить, что такое возможно, однако это многое бы объяснило.
«Еще слишком рано делать выводы, — убеждала себя Кира. — Нужно узнать побольше… Такого просто не может быть!»
Она не собиралась делиться этой догадкой с Ильей, он все равно оставался чужим человеком. Да он и не ждал от нее откровений, продолжая осматривать малахитовый набор.
— Так, а это что такое? — спросил Илья. — Я, конечно, не эксперт по канцелярским безделушкам, но такого здесь быть не должно.
Он достал из высокой подставки для карандашей зажигалку, а следом за ней — карманные часы на цепочке. Да уж, не на каждом письменном столе такое встретишь! И вряд ли Шереметьев оставил их здесь случайно. Свою последнюю игру он продумал до мелочей…
— Не должно, — подтвердила Кира. — Но при этом все равно должно. Думаю, это следующая подсказка для нас.
* * *
Он знал, что будет дальше.
Он знал, что почувствует в этот момент.
Но даже знание не спасало, и не чувствовать не получалось. Когда его снова затягивало проклятье замкнутого круга, он забывал обо всем на свете. Был только этот момент, в котором он застрял, как в болоте, не на дни даже — на века.
Дым и жар полыхающих домов. Крики и детский плач. Где-то вдалеке — выстрелы и рев двигателей. Песок, и глаза слезятся, но работать нужно, и он работает, а потом все вдруг меняется. Мир — на хаос, и вот он уже лежит на земле, а его лицо, руки и грудь заливает раскаленная кровь.
Чужая кровь.
Медленно, как во сне, он поднимается и видит то, что осталось от человека, который всего мгновение назад был живым. Он кричит — когда кричать уже поздно…