побелевшую узкую полосу вместо рта, становилось очевидным,
что внутри он кипит от гнева. Изумительная выдержка. Я бы
давно пнула перевернутую венчальную чашу, а заодно и
невесту, поставившую одну из древнейших чистокровных
семей Эсхарда в наиглупейшее положение.
– Какой позор! – прозвучал тихий голос эссы Анкель, и с ней
было сложно не согласиться.
Все! Пришло время рухнуть в красивый обморок. Возможно,
меня даже поймают и не дадут разбиться о мрамор. Однако
сознание оставалось ясным и мутнеть не собиралось. В голове
крутилась совершенно абсурдная мысль, что светлые боги
страдают глухотой и отсутствием чувства юмора. Я же просила
обойтись малой кровью и всего лишь обрушить крышу храма.
Зачем громить всю мою жизнь?..
Из храма мы вернулись в гробовом молчании.
Домоправительница Руфь открыла дверь и испуганно
посторонилась, когда матушка с непроницаемым видом, но с
проворностью ядовитой виверны, намекавшей, что она в
ярости, ворвалась в дом. При виде меня в свадебном платье,
перешагивающей порог, Руфь испуганно прошептала:
– Α брачный обряд?
– Закончился.
– А почему ты здесь, а не в доме мужа? – Она указала
пальцем на изрисованную лозами анатии руку.
– Понять бы, где он, – вздохнула я, потерев рисунок ладонью.
К сожалению, кожа покраснела, а брачный орнамент остался.
– Дом?
– Муж.
Из глубины комнат раздался звон бьющейся посуды.
– Идэйский фарфор! Добралась! – всплеснула полными
руками домоправительница.
Мы бросились в небольшую столовую, примыкавшую к кухне.
Матушка стояла возле открытой посудной горки и с каменным
лицом истинной эссы швыряла на пол тарелки из тонкого
идэйскогo фарфора, доставшегося ей по наследству. Паркет
усеивали белые черепки с золотой каемкой. Звяк! Бах!
Пронзительно и громко, даже сердце екало. А на лице матери
ни мускул не дрогнет, ни глаз не дернется.
Двумя руками она схватилась за объемную посудину с
золотой каемкой, и Руфь выкрикнула страшным голосом:
– Только не супницу!
Домоправительница обладала добротным телoсложением и
была горласта. Ей удалось с первого раза пробиться к
сознанию неистовствующей хозяйки. Матушка вернула миску
на полку, аккуратно закрыла стеклянные дверцы, а потом с
мрачным видом направилась в сторону моей мастерской.
– Мама, не надо! – тихо попросила я.
– Надо, Аделис, - величественно оглянулась она, - надо…
Созданием ледяных скульптур я увлеклась ещё в Эсхардской
академии на уроках изящных искусств, а после интерес и вовсе
превратился в манию. Матушка считает это занятие
недостойным воспитанной девицы, но чистокровные эссы –