А потом в окутанной сизым сигаретным дымом квартирке начались веселые песни под гитару, страстные танцы и громкий смех. Какой-то юный поэт, которому посчастливилось напиться и утолить свой голод сырной нарезкой, стоя прямо на табурете, громко декламировал стихи. Ему все дружно аплодировали, и Маруся, опьяненная успехом, тоже.
Кто-то притащил старый патефон, и все ринулись плясать под Шаляпина. «Странный выбор», — думала девушка, но в этой компании, кроме нее, не было ни одного, так сказать, нормального, среднестатистического человека, и потому массовое пьяное помешательство никого не смущало.
Еще через час они со Зварским уже возлежали на подушках в углу комнаты, наблюдали, как одна из юных, царственно-бледных и тощих балерин выдавала робкие па под бас гениального музыканта, смеялись и привычно пили из одного бокала вино.
И гордая своим мужчиной Маруся заснула под этот адский шум, чувствуя себя абсолютно счастливой. А проснулась уже на рассвете, когда солнечные лучи настойчиво пробивались сквозь туманную дымку отступающей ночи и скользили по полу мастерской, освещая распростертые тут и там тела спящих богемных выскочек разных сортов и возрастов. Зварского рядом почему-то не обнаружилось.
Но нашелся он быстро. В соседней комнатке. Она застала его сношающимся с той самой тощей балериной с ногами-спичками и сисечками-прыщиками. Он удобно наклонил девушку на табурет, на котором так любила позировать Маруся, и, ничуть не смущаясь спящих на диване рядом гостей, трахал ее на почти немыслимо высоких скоростях. Зварский не остановился даже тогда, когда заметил присутствие Маруси в комнате. Так и продолжил шпарить, не сбавляя скорости.
Лишь махнул рукой, что могло означать либо «присоединяйся», либо «не мешай и иди отсюда».
— Я мужчина! Мне нужно разнообразие! — Кричал он позже, когда она собирала свои вещи, утирая горючие слезы. — Не реви, Мария, это глупо. Я не виноват, что у меня иссякло вдохновение! Всему есть свой срок!
Но Марусю было не остановить. Она бросилась яростно рвать наброски, на которых была изображена. А балерина, одернув кожаную юбку и поправив чулки, флегматично восседала на стуле, наблюдая за этой сценой, и, видимо, просто ждала окончания скандала.
— Прекрати, Мария! При чем здесь искусство? — Мгновенно протрезвевший Зварский рвал на себе волосы.
— Ноги моей больше не будет в этой колыбели разврата! — Маруся кидалась на стены, сдирая холсты. — И ни фигуры моей, ни лица, ни даже кончика носа!
— Марусик, Марусечка… — Он упал на колени, пытаясь телом прикрыть оставшиеся картины. — Ну, что ты из-за ерунды?