— Что с ним произошло? — набравшись смелости, спросила я, поймав взгляд сыщика.
Мне становилось дурно от запахов, витающих в воздухе. Помещение давно нуждалось в хорошем проветривании. Помимо подгнивших продуктов, мусора и грязной плиты ощущалась весьма своеобразная смесь запахов: чего-то сладкого, но при этом вызывающего позывы к рвоте. Вполне возможно, это был аромат, издаваемый самим Пилькевичем. Раньше мне не доводилось так близко видеть мертвых людей, вдыхать их тлетворные миазмы, чтобы знать это наверняка.
— Я не вижу каких-либо ранений, — наклонив голову, констатировал Алексей, осторожно прикасаясь к руке трупа тыльной стороной ладони. Напряженно вглядываясь в полутьме в распластанный на полу труп с разных ракурсов, с величайшей предосторожностью он кружил возле него на полусогнутых ногах, делая одному ему ведомые умозаключения. Наконец он повернулся ко мне. — Мышцы стали достаточно плотными, чтобы можно было сказать, что процесс окоченения в самом разгаре. К тому же запах. Легкий, только зарождающийся трупный запах. Он лежит здесь, как минимум, со вчерашнего вечера.
Мое сердце бешено заколотилось.
Еще днем я видела Арама Пилькевича живым и невредимым с пивным брюхом наперевес. Мы разговаривали, он собирался поить меня кофе. Кофе!
Быстрым движением я повернулась к столу. На нем не было ни единой крошечки. На засаленной клеенке одиноко стояла открытая сахарница. Крышечка от нее располагалась рядом.
— Нужно вызывать полицию, — констатировал Тимофеев, подходя к окну и пожимая плечами.
Я вскочила и, на цыпочках обойдя тело, приблизилась к плите. К ней не прикасались чистящие средства не меньше года: слои жира и пригоревшей пищи на ней чередовались, врастая друг в друга и переплетаясь. Кастрюли были закрыты крышками. В турке, на самом дне, застыли остатки вязкой кофейной гущи.
Осмотрев раковину, в которой покоилась груда грязных тарелок, я не обнаружила кофейных чашек. Мне показалось это крайне странным.
Подцепив с рабочей поверхности гарнитура грязную тряпку, вероятно служившую хозяину полотенцем, я приоткрыла створки шкафа над раковиной. Из имевшейся чистой посуды там стояли три тарелки, алюминиевая крышка, два блюдца и две белые чашки. Прикрыв створки, я присела и осторожно потянула на себя дверцы шкафа, располагавшегося под раковиной.
Моему взору предстало переполненное ведро с мусором, окруженное батареей из пустых пивных бутылок. Их было не меньше двадцати штук, отчего дверцы закрывались не плотно.
— Что ты делаешь? — рявкнул Тимофеев, хватая меня за руку. — Нельзя ни к чему здесь прикасаться.