Бандиты загружали последние мешки с сахаром в реквизированный грузовичок «ГАЗ». На земле хрипел, пуская ртом кровавые пузыри, порезанный сторож продовольственного склада.
Я встал перед бампером полуторки с работающим двигателем. Вскинул автомат ППШ — его ствол теперь смотрел прямо в лоб водителю. У того отвисла челюсть, он замер, не отваживаясь дать по газам.
— Стоять на месте! — Младший лейтенант госбезопасности, командовавший нашей патрульной группой, дал короткую очередь вверх. И она охладила пыл пытавшихся броситься наутек бандитов.
И вот вся эта густо татуированная троица стоит у стены склада. Такую публику я знал, как облупленных — наглые, готовые на любую подлость и подвох, опасные, как скорпионы.
С ними все было ясно. Факт налицо.
— Согласно постановлению Государственного комитета обороны «О введении в Москве осадного положения» за мародерство и бандитизм приговор приводится в исполнение на месте! — отчеканил младший лейтенант НКВД строго и четко, будто гирьки ронял на весы правосудия, которое он сейчас воплощал в своем лице.
Они что-то кричали, умоляли. Но это уже не имело никакого значения. Рявкнули автоматы.
Жалости у меня к этим мерзавцам не было никакой. Кому война, а кому — мать родна. Кому-то хаос, а кому пожива. Так что теперь пусть не обижаются!
Середина октября. В Москве второй день царила полная неразбериха. Троллейбусы не ходили. В метро не пускали. Ветер гнал по асфальту бумаги — еще недавно важные документы из эвакуируемых конторок, а теперь никому не нужные скомканные листы. То здесь, то там возникали человеческие водовороты. Народ волновался. Поднимался крик, сопровождаемый порой откровенными обвинениями в адрес руководства страны. Город стал неузнаваемым.