На трамвае я добрался до госпиталя и теперь обнимал свою родную жену.
— Хотела тебе сказать. — Она замялась. — В общем, через неделю я отбываю во фронтовой госпиталь.
— Что? На фронт?!
— Так надо.
— А дети? Алевтиночка, если с нами обоими что случится. Как тогда?
— Ничего не случится. А если… Сергей, зачем мы детям такие, которые ради них струсили?
— А Танюшка? Мы что, оставляем ее одну?
— Таня сама не сегодня-завтра медсестрой в санитарном поезде на фронт уедет. Все пороги в военкомате оббила.
— Э, нет! — У меня даже голова заходила ходуном от такой перспективы. И в памяти всплыл летчик Забродин, которого мы готовили к заброске. Как он говорил: «Фашисты любят бомбить госпиталя и санитарные поезда».
— Она давно выросла. И это то, что каждый человек должен решать для себя сам.
Алевтина уткнулась носом в платок, вздрогнули ее плечи. Когда я обнял жену, она уже была в полном порядке и даже слабо улыбнулась.
А я и сказать ничего путного был не в состоянии — растерян и удручен.
— У тебя-то что? — спросила жена.
— Завтра доложусь в наркомате. И обратно, в свой отдел.
— Я не была дома уже неделю. Но сегодня приду. Жди…
И я ждал. Не спал почти всю ночь. Но Алевтина сдержала слово — пришла. Правда, совсем под утро. И на какой-то час. Просидели мы, держась за руки и смотря друг на друга.
А потом нас опять закрутила война…
На проходной Лубянки мои документы тщательно исследовали, сверили, посмотрели в заявке на пропуска. И я, получив пропуск, с сопровождающим старшим сержантом проследовал в знакомый мне кабинет Вересова на последнем этаже.
— Ну, рассказывай, герой, — сказал хозяин кабинета. Он пригласил меня присесть и отхлебнул чай из стакана в массивном серебряном подстаканнике с портретом Дзержинского. Он вообще постоянно пил чай из стакана в этом подстаканнике, когда бы я у него ни был.
Я ему в двух словах поведал о моих похождениях.
— Молодец. Представим тебя на «Красное Знамя». Хотя не гарантирую. Сам знаешь, чекистам ордена дают неохотно. Да и за отступление давать не принято.
— Да что мне ордена? — махнул я рукой. — Людей вывел — это главная награда.
— Ладно. Хлебнул фронтовых радостей, почувствовал их на своей шкуре, и хватит.
— Как хватит?
— В центральном аппарате поработаешь.
— Это ты меня на бумажки решил посадить? — возмутился я.
— На бумажки? — хмыкнул он. — О бумажках ты только мечтать будешь…