Губы дрожат, узник старается сжать их, чтобы не заметили. Ведь он должен быть спокоен, ведь он… А если Мак-Миллан увидит, поймет? Разглядит все сомнения, воспоминания, которые в эти короткие минуты уже почти разрушили прекрасное здание веры, построенное… Построенное так быстро… Слишком быстро. Разве так бывает? Только недавно ведь сомневался, не знал, даже бунтовал. И — все? Победа одержана. Так ли это? Письмо… Они писали его вместе, многое было исправлено. Там сначала он упомянул о ней… О своем… Поступке. Мать и преподобный единогласно решили это вычеркнуть — в таком послании не должно быть место ничему, что может говорить о чувстве вины, о сомнениях. Только чистая вера, только ничем не замутненный источник божьей благодати. Служение Богу, надежда на милость Его, на вечные покой и прощение. Так ли это? Такие ли слова должен он оставить после себя? Ни следа памяти о… Словно ее никогда не существовало. Словно она всегда была просто бесплотным силуэтом, пришедшим — и навсегда исчезнувшим во тьме. Он услышал, как плеснула вода, пропитывая собой губку. Штанина разрезана. Холодное прикосновение, тонкая лента обвила правую лодыжку, прижав к ней небольшую медную пластинку контакта.
Душевный перелом… Он вдруг произнес эти слова, мысленно. Его придумали для него адвокаты, тогда… Ложь. Никто не поверил, хотя, видит Бог, они старались… Узник осекся… Привычный оборот речи нечаянно вырвался, обрёл свободу. И улетел… Его услышали. Видит Бог… Он видит, как они старались убедить всех. Он отчаянно пытался убедить самого себя… Получилось ли? Он увидел, как преподобный посреди молитвы вдруг положил руку на грудь, словно хотел проверить, что «Послание Клайда Грифитса» на месте. Внезапное понимание снова пронзило сердце — вот он, его второй душевный перелом, его второе перерождение. Его зримое воплощение — в кармане священника, завтра оно будет опубликовано. Ведь он переродился, раскаялся? Его вера была так искренна, неистова… Внезапна. Так же искренне он убеждал ее и себя в своей любви, в своем благородстве. И все это — оказалось ложью. Ложью. Ложью. Ему послышался сухой смешок. Кто это? Николсон? Кто пришел к нему, чтобы отравить последние мгновения перед концом? Или это он говорит сам с собой? Не узнать… Не узнать… Ложь, Клайд. Все — ложь. Вот он, истинный приговор. Ты дважды попытался обмануть судьбу, дважды ты солгал о своем преображении. В первый раз тебе в этом помогли адвокаты на людском суде. Во второй — адвокаты на суде Божием. Люди — не поверили. Как же мог ты надеяться, что сумеешь обмануть Господа? Он мудр и видит твои побуждения насквозь, видит твой страх, твою нечистую совесть. Видит твои воспоминания, которые ты так старался загнать поглубже. Может, это он сейчас заставляет тебя видеть… видеть… видеть… То, что ты, казалось бы, уже не должен был помнить… Как холодно… Губка осторожно прижалась к обритой макушке и по лицу медленно потекли соленые струйки.