Ландсман начинает долгое восхождение по лестнице. Если что, он сейчас в худшей форме, нежели в пятницу утром, когда попытался одолеть лестницу высотки «Днепр», ведущую к квартире Шемецев. Прошлую ночь он пролежал без сна на жестком бугристом матрасе мотеля. Два дня назад его подстрелили, избили и бросили на снегу. У него все болит. Он тяжко, хрипло дышит. Да еще эта загадочная боль в ребре и в левом колене. Он останавливается ненадолго на полпути, чтобы взбодриться сигаретой, и оборачивается поглядеть, как «сессна», жужжа и вихляя, уносится прочь сквозь низкие утренние облака, бросая Ландсмана на самый что ни на есть произвол судьбы.
Ландсман свешивается с перил высоко над пустынным берегом и деревней. Далеко внизу, на кривых мостках, какие-то люди выходят из домов, чтобы посмотреть на его восхождение. Он машет им, и они любезно машут в ответ. Он затаптывает окурок и возобновляет свой размеренный путь наверх. Его сопровождает плеск воды в заливе и отдаленные насмешки ворон. Потом звуки меркнут. Он слышит лишь свое дыхание, звон ступенек под ногами, скрип ремней рюкзачка.
На верхотуре на белоснежном флагштоке развеваются два флага.
Один – флаг Соединенных Штатов Америки. Другой – скромный белый, с голубой звездой Давида. Флагшток стоит в кольце беленых камней, окруженных бетонной площадкой. У основания флагштока маленькая металлическая пластинка сообщает: «ФЛАГШТОК ВОЗДВИГНУТ БЛАГОДАРЯ ЩЕДРОСТИ БАРРИ И РОНДЫ ГРИНБАУМ, БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, КАЛИФОРНИЯ». Дорожка ведет от круглой площадки к зданию покрупнее, которое Ландсман видел с воздуха. Все прочие строения – жалкие халупы, обшитые кедровой дранкой, но это не лишено претензий на стиль. Скатная крыша покрыта рифленой сталью, окрашенной в темно-зеленый цвет. Окна с переплетами. Глубокая веранда окружает дом с трех сторон, ее стойки сделаны из неокоренных еловых бревен. В центре веранды – широкая лестница, и бетонная дорожка подводит прямо к ней.
На верхней ступеньке лестницы стоят двое, наблюдая, как Ландсман приближается. У обоих окладистые бороды, но пейсов нет. Нет ни чулок, ни черных шляп. Тот, что слева, – молод, лет тридцати от силы, рослый, даже длинный, у него лоб как бетонный бункер и отвислая челюсть. Его необузданная борода скручивается в черные кольца, оставляя завиток голой кожи на каждой щеке. Руки, безвольно висящие по швам, пульсируют, как пара головоногих. На нем черный костюм свободного покроя и галстук в узкую косую полоску. Ландсман прочитывает тоскливое нетерпение в подергивающихся пальцах рослого и пытается угадать под жилетом очертания пистолета. Чем ближе подходит Ландсман, тем холоднее и светлее становятся темные глаза рослого.