– Спасибо, что предупредили, – говорит дядя Герц, отпуская на волю обломки Ландсмановой руки.
– Вот этот хотел сделать вам сюрприз, – кивает Ландсман на Берко. – Но я помню, что вы любите выйти и подстрелить кого-нибудь.
Дядя Герц складывает ладони вместе и кланяется. Как всякий истинный отшельник, он очень серьезно воспринимает свои обязанности хозяина. Если охота не заладится, он достанет из ледника какую-нибудь мраморную заднюю часть и поставит на огонь с морковью, луком и пучком измельченных трав, которые сам выращивает и потом развешивает сушить в сарае позади дома. Он должен подготовить и лед для виски, и холодное пиво к жаркому. Мало того, он предпочитает побриться и повязать галстук.
Старик велит Ландсману зайти в дом, и тот подчиняется, оставляя Герца Шемеца один на один с его сыном. Ландсман наблюдает в качестве заинтересованной публики, как все еврейство наблюдает с той минуты, когда Авраам распластал Исаака на вершине горы и обнажил под небесами его пульсирующую грудную клетку. Старик тянется к рукаву Берковой рубашки лесоруба и ощупывает ткань, теребя ее между пальцами. Берко подчиняется обследованию с выражением неподдельной боли на лице. Ландсман знает, какая мука для Берко предстать пред ясны очи отца одетым во что угодно, кроме лучшего итальянского костюма.
– А где же Большой Синий Бык? – наконец произносит старик.
– Не знаю, – говорит Берко, – но думаю, это он сжевал твои пижамные штаны.
Берко разглаживает измятый отцовскими пальцами рукав. Он обходит старика и устремляется прямо в дом.
– Сволочь, – бурчит он как бы себе под нос, извиняется и ретируется в туалет.
– Сливовицы? – предлагает старик, поворачиваясь к бутылкам, столпившимся на черном эмалевом подносе, словно миниатюрная копия высоток Шварцер-Яма на фоне горизонта. – Да?
– Газировки, – говорит Ландсман и пожимает плечами в ответ на удивленный взмах дядиных бровей. – У меня новый доктор. Индиец. Хочет, чтобы я завязал.
– А когда это ты слушался докторов, да еще индийских?
– Никогда, – признает Ландсман.
– Самолечение – семейная традиция Ландсманов.
– И еще быть евреем, – говорит Ландсман, – и вот посмотри, куда это нас завело.
– Странное нынче время, чтобы быть евреем, – соглашается старик.
Он поворачивается к Ландсману и протягивает ему высокий стакан, украшенный желтой ермолкой лимонной дольки. Затем наливает себе щедрую порцию сливовицы и поднимает рюмку с хорошо знакомой Ландсману гримасой жестокой веселости, в которой Мейер уже давно не видит ни капли веселья.
– За странные времена, – провозглашает старик.