– Снос, – говорит старик. Он тянется к выпивке, но рюмка пуста. – Да, в этом он эксперт.
Ландсман отодвигается от стола и встает. Он снимает шляпу с двери.
– Нам надо возвращаться, – говорит он. – Надо хоть с кем-то поговорить. Надо рассказать Бине.
Он открывает шойфер, но так далеко от Ситки сигнала нет. Он подходит к телефону на стене, но номер Бины сразу отсылает его к автоответчику.
– Ты должна разыскать Альтера Литвака, – диктует он. – Найди его, задержи и не отпускай.
Когда он возвращается к столу, то видит, что отец и сын так и сидят рядом. Берко о чем-то безмолвно вопрошает Герца Шемеца. Руки Берко сложены на коленях, как у послушного ребенка, но он не послушный ребенок, и если пальцы его сплетены, то только потому, что он удерживает их от свершения зла или не разрешает им проказничать. После паузы, показавшейся Ландсману бесконечной, дядя Герц опускает глаза.
– Молитвенный дом в Святом Кирилле, – говорит Берко. – Погромы.
– Погромы в Святом Кирилле, – соглашается Герц Шемец.
– Будь они прокляты.
– Берко…
– Будь они прокляты! Индейцы всегда говорили, что евреи сами взорвали.
– Ты должен понимать, под каким давлением мы находились, – говорит Герц. – В те времена.
– О, я-то понимаю, – говорит Берко. – Уж поверь. Балансировали. На тонкой проволоке.
– Те евреи, те фанатики, проникшие на спорные территории, ставили под угрозу статус всего округа. Подтверждая страхи американцев о том, что произойдет, если они дадут нам Постоянный статус.
– Ага, ага, – говорит Берко. – Конечно, хорошо. А как же мама? Мама тоже представляла опасность для округа?
И тогда дядя Герц что-то произносит, или, скорее, это ветер из его легких проходит через врата зубов, немного напоминая человеческую речь. Он смотрит на свои колени и снова издает этот звук, и Ландсман понимает, что он просит прощения. Говоря на языке, которому его никогда не учили.
– А знаешь, мне кажется, я всегда это знал, – говорит Берко, вставая. Он срывает шляпу и пальто с крюка. – Потому что я никогда не любил тебя. С первой минуты, слышишь, ты, ублюдок! Пошли, Мейер.
Ландсман следует за напарником к выходу. В дверях ему приходится отступить, чтобы впустить вернувшегося Берко. Берко отбрасывает шляпу и пальто. Он бьет себя по голове дважды и обеими руками сразу. Потом он раздавливает невидимую сферу между ладонями, приблизительно размером с отцовский череп.
– Я старался всю мою жизнь, – говорит он наконец. – Серьезно, твою мать, посмотри на меня!
Он сдергивает кипу с макушки и держит ее в руках, созерцая ее с ужасом, словно содранный скальп. Он швыряет кипу в старика. Кипа попадает Герцу в нос и падает на кучу салфеток, на поломанную сигару, на подливку жаркого из лосятины.