Голос у дяди Герца похож на горестное карканье, будто это его двоюродная прабабка кличет из могилы или из-за Вислы. Герц обезвожен, измучен, удручен, истерзан болью, отказавшись принять хоть что-то сильнее аспирина. В голове у него стоит небось такой звон, будто хлопает капот автомобиля.
– Но проиграть Литваку… Это было почти так же отвратно. – Веки дяди Герца дергаются, а потом падают поверх глаз и замирают.
– Герц, скажите, – окликает его Бина. – Пока вы не устали или не впали в кому, чего доброго. Вы знали Шпильмана?
– Да, – говорит Герц. Его синеватые веки переливаются, как прожилки фиолетового кварца или как крыло бабочки. – Я знал его.
– Как вы с ним познакомились? В «Эйнштейне»?
Сначала он кивает, а потом клонит голову набок, возражая самому себе.
– Я познакомился с ним, когда он был еще мальчиком. Но не узнал, когда снова увидел. Он слишком сильно изменился. Толстый маленький мальчик. А мужчина – худой. Наркоман. Он начал таскаться в «Эйнштейн», чтобы заработать шахматами на наркотики. Там я его и увидел. Фрэнка. Он не был обычным пацером. Время от времени, не помню точно, я проигрывал ему то пятерку, то десять долларов.
– И ненавидели это? – спрашивает Эстер-Малке, и, хотя она вообще ничего не знает о Менделе Шпильмане, похоже, она предвосхитила или предугадала ответ Герца.
– Нет, – отвечает ее свекр. – Как ни странно, я был не против.
– Он вам нравился.
– Мне никто не нравится, Эстер-Малке.
Герц облизывает пересохшие губы, ему явно больно двигать языком. Берко встает и берет с кофейного столика пластиковый стакан. Он подносит стакан к отцовским губам, и слышно, как в стакане шерудят кубики льда. Сын помогает Герцу отпить половину, не пролив ни капли. Герц не благодарит его. Он долго лежит неподвижно. Слышно, как вода булькает внутри его.
– В прошлый четверг, – говорит Бина, щелкая пальцами, – давайте-ка вспомните. Вы пришли к нему в номер. В «Заменгоф».
– Я пришел к нему в номер. Он меня позвал. Он попросил меня принести пистолет Мелеха Гайстика. Хотел на него взглянуть. Не знаю, откуда он знал, что пистолет у меня, я ему не рассказывал никогда. Похоже, он много знал обо мне такого, чего я никогда ему не говорил. И он рассказал мне историю. Как Литвак вынуждал его снова разыгрывать цадика, чтобы заарканить черношляпников. Как он скрывался от Литвака и устал скрываться. Он всю жизнь только и делал, что прятался. И вот он позволил Литваку найти себя снова, но тут же пожалел об этом. Он не знал, что делать. Не хотел продолжать. Не хотел останавливаться. Не хотел быть тем, кем он не был, и не знал, как стать самим собой. И он попросил меня ему помочь.