– Каким образом? – спрашивает Бина.
Герц морщит губы, пожимает плечами и скашивает глаза в темный угол комнаты. Ему почти восемьдесят, и до сих пор он никогда ни в чем не исповедовался.
– Он показал мне свою чертову задачку, этот свой мат в два хода. Сказал, что получил ее от какого-то русского. Сказал, что если бы я попробовал ее решить, то понял бы, что он чувствует.
– Цугцванг, – говорит Бина.
– А что это? – спрашивает Эстер-Малке.
– Это когда у тебя не осталось хороших ходов, – объясняет Бина, – а ходить ты должен.
– Ох эти шахматы, – закатывает глаза Эстер-Малке.
– Это до сих пор сводит меня с ума, – продолжает Герц. – Я так и не смог поставить мат меньше чем за три хода.
– Слон на цэ-два, – произносит Ландсман. – Восклицательный знак.
Герц довольно долго, как показалось Ландсману, с закрытыми глазами обдумывает сказанное, но в конце концов старик кивает:
– Цугцванг.
– Старик, почему ты? – спрашивает Берко. – Вы же едва знали друг друга.
– Он знал меня. Очень хорошо знал, понятия не имею откуда. Знал, как я ненавижу проигрывать. Что я не допущу, чтобы Литвак обтяпал эту глупость. Я не мог. Все, ради чего я трудился всю свою жизнь. – Он кривится, будто у него горько во рту. – А теперь посмотрите, что творится! Они это сделали.
– Ты попал туда через туннель? – спрашивает Мейер. – В гостиницу.
– Какой туннель? Я вошел через парадный подъезд. Может, ты и не заметил, Мейерле, но дом, где ты живешь, не слишком тщательно охраняется.
Еще две или три длинные минуты отматываются со шпули времени. У себя на застекленной лоджии Голди и Пинки бурчат, ругаются и возятся в кроватях, будто гномы в подземелье.
– Я помог ему попасть в вену, – наконец произносит Герц, – дождался прихода. Он был в глубокой отключке, когда я достал пистолет Гайстика. Обернул его подушкой. Гайстиков тридцать восьмой калибр, «детектив спешиэл». Перевернул парнишку на живот. И в затылок. Быстро. Безболезненно.
Он снова облизывает губы, и Берко снова подносит ему прохладный глоток из стакана со льдом.
– Плохо, что ты сам себе не смог все устроить так же хорошо, – говорит Берко.
– Я думал, что поступаю правильно, что так я смогу остановить Литвака. – Голос у старика по-детски жалостный. – Но ублюдки все-таки решили попробовать и без Менделя.
Эстер-Малке снимает крышку со стеклянной банки на столе у дивана и отправляет в рот пригоршню орешков.
– Не скажу, что я ужасно встревожена или перепугана, дорогие мои, – говорит она, вставая с кресла, – но я усталая мамашка на раннем сроке и пойду спать.
– Я постерегу его, лапочка, – говорит Берко. – Вдруг он придуривается. Мы уснем, а он возьмет – и телевизор свистнет.