«Индеец».
Слово прокатывается по прилавкам и витринам. Евреям Ситки редко приходится видеть индейцев или разговаривать с ними, разве что в федеральном суде или в маленьких еврейских местечках вдоль границы округа. Этим вербовским не нужно иметь большое воображение, чтоб представить, как Берко своей палицей крушит направо и налево черепушки бледнолицых. Затем они замечают ермолку Берко и трепетание на поясе нарядной белой бахромы ритуального талеса, и чувствуется, как головокружительная ксенофобия отливает от толпы, оставляя осадок расистского вертиго. Такое обычно происходит в округе Ситка, когда Берко Шемец достает палицу и становится индейцем. Пятьдесят киношных лет: снятые скальпы, свистящие стрелы и горящие Конестоги оставили свой след в сознании народа. А потом чистейшей воды абсурд довершает дело.
– Берко Шемец, – часто моргая, произносит здоровяк с раздвоенной бородой, и крупные хлопья снега начинают неспешно падать ему на плечи и шляпу, – как жизнь?
– Довид Зусман, – говорит Берко, опуская палицу. – Так и знал, что это ты.
Он отрабатывает на своем кузене взгляд минотавра, исполненный долгих страданий и укоризны. Не Берко придумал поехать на Вербов остров. Не Берко пришло в голову заниматься делом Ласкера после того, как их отстранили. И не Берко придумал нестись сломя голову в дешевую ночлежку, где таинственные наркоманы кадят богине шахмат.
– Шаббат шалом, Зусман, – говорит Берко, швыряя палицу на заднее сиденье автомобиля Ландсмана.
Когда палица обрушивается на пол, пружины в кожаных сиденьях гудят, как колокола.
– И вам Шаббат шалом, детектив, – отвечает Зусман.
Остальные нестройным эхом подхватывают приветствие. А потом разворачиваются и возобновляют переговоры о тонкостях изготовления кошерной травки или отмывания фальшивых автомобильных номеров.
Когда детективы садятся в машину, Берко шмякает дверцей что есть силы со словами:
– Ненавижу это.
Они едут по Двести двадцать пятой авеню, и все оборачиваются вслед еврею-индейцу в синем «шевроле».
– Столько усилий, чтобы задать несколько деликатных вопросов, – горько сетует Берко. – Однажды, Мейер, помяни мое слово, я испытаю свой башкорасшибатель на тебе.
– Может, так и надо, – соглашается Ландсман, – может, я приму это в качестве терапии.
Они ползут на запад по Двести двадцать пятой авеню к мастерской Ицика Цимбалиста. Дворики и тупики, новоукраинские односемейки и многоквартирные кооперативы, увенчанные покатыми крышами строения на сваях, выкрашенные в унылые цвета и стоящие впритык, прямо на границе собственности. Домишки толкутся и подпирают друг друга плечами, как черношляпники в синагоге.