На базе Кате приходилось тоже нелегко. Лыкова давно ушла работать в универмаг продавцом, а Марька Репина, простудившись, с месяц лежала в больнице с воспалением легких. То и дело приходилось отгружать картошку, капусту и лук. Огурцы и помидоры месяц назад кончились. Женщины сами таскали мешки, жаловались на тяжесть, опасаясь последствий. Моргунчук только криком помогал, не притрагиваясь, однако, к тяжелой ноше.
— На санках, на санках! — кричал он Кате, тащившей куль с картошкой. — Не надрывайся! Зима не завтра оборвется. Экономьте силы! Картошка не утром вырастет. В Союзе двести с лишним миллионов народу, если каждому по одной картофелине в день, вон сколько!
К концу февраля поползли слухи, что в соседнем районе, на север от Котелинского, метель сдала, а спустя неделю утром жители райцентра впервые увидели солнце, лохмато повисшее на низком небе, гуртами облаков бегущему к югу. Солнце выглянуло, точно изумляясь проделанной метелью работе, посмотрело на снежную равнину и задумалось. Катя в это время отгребала от сарая снег, увидела солнце и присела на снег. Солнце совсем не грело, но Катя запарилась от работы, и ей показалось, что солнце греет.
Вскоре Катя расчистила снег, отворила дверь, вбежала весело в сарай и закричала:
— Ой, миленькие мои, солнце!
В сарае было тепло, возле овцы лежал черный комочек, еще мокренький. Катя нагнулась над ним и обмерла: на соломе лежал крохотный ягненок, от него курчавился парок. Овца, крупная комолая матка, тревожно наблюдала за Катей, выставив торчком уши, переступая ногами.
Катя взяла ягненочка на руки, опустилась рядом с овцой. Ягненок мелко-мелко дрожал, вырывался. «Весна, уж весна», — подумала Катя, стягивая с головы платок, чтобы закутать ягненка.
— Сиди, сиди, маненький, — шептала она, наполняясь прямо-таки умилением.
Вторая овца, ярочка, пыталась подойти к ягненку, но матка поддала ей в бок, и после этого, воинственно встряхивая головой, делая угрожающие выпады к ярочке, ходила вокруг Кати, жалобно блеяла, а ягненочек смотрел черными глазами на Катю и вздрагивал.
В доме Катя опустила ягненка подле печи, не раздеваясь села на табуретку, и глядела-глядела на курчавенький комочек, закрывший от усталости глаза.
— Дядь Ваня, гляди, ягненок, — сказала Катя. — Гляди, дышит!
— Всякая тварь, Катерина, дышит. И да не дышит, как знать, не живет, — со значением отвечал Иван Николаевич; с печи все-таки спустился, надел телогрейку, прислонившись к теплому боку печи, посмотрел на ягненка.
Вдруг ягненок забеспокоился, двинулся вперед головой, коснулся мордочкой пола и встал на задние ножки; покачиваясь, вихляя от слабости задом, укрепился на передних, которые то и дело подгибались, и тут он стрельнул доселе безнадежно висевшим хвостиком, выпрямил и весело замотал им. А вот и заблеял, сыпанув по полу шариками овечьего помета: «Бэ-кэ-кэ-кэ-э-э-э!»