— Нет. Нет. Нет. Ты смотри, баба глупая, в политике не смыслишь, погляди, что делают американцы, — посылают дипломата с якобы научной целью а сами… Нет. Нет. Нет. Ты посмотри только. Куда моим апостолам! Далеко до их изгибов. Вот у меня т а м… Что ни говори, а порядок был т а м. Жизнь в порядке — это есть жизнь в человеческом понимании, ее, как знать, лучшем выражении. Порядо-ок! Так вот т а м был один. Хе-хе! Тоже, с позволения сказать, «дипломат». Может, врет, не знаю. Но говорил такое про их, что не поверишь. Не поверишь. Дипломаты тоже люди, — многозначительно поднял вверх палец Иван Николаевич. — Тоже люди.
Катя полила цветы в горшках, смахнула пыль с подоконников и у себя в комнате принялась за уборку. Каждую минуту подходила к окну, ей казалось, вот-вот кто-то придет, потом она совсем бросила убирать. Все валилось из рук. Она бездумно глядела на стены, окна. Минуты, часы таяли на глазах, вот уже слышно было, как старики укладываются спать, как покрикивает сердито Иван Николаевич, требуя, не дожидаясь субботы, чистых простыней. Все последние дни Катя казнила себя, и в ее собственном представлении нет наказания, которое могло бы искупить ее вину перед Юрой.
Дни потеплели, уж хлюпал под ногами мокрый снег на улицах; в степи наст заметно осел, уж появились грачи. Они нахально расхаживали по городу, среди них можно было увидеть осторожных ворон, пытающихся спрятаться среди грачей, в скворечнях шла отчаянная война между воробьями и синицами, совсем не думающими, что прилетят скворцы, выгонят тех и других.
Иван Николаевич стал чаще выходить во двор, подолгу наблюдал за возней вокруг скворечников, грелся на солнышке, с каждым днем пригревавшем все теплее, давал указания старушке. Старушка молча соглашалась, видно было теперь по ее повеселевшему лицу, что она привыкла к голосу Ивана Николаевича.
Через неделю наметили сбросить снег с дома и сарая. Сбрасывала Катя. Она осторожно залезла по стремянке на крышу дома, укрепилась ногами между двумя скобами, как делала обычно, стала лопатой откалывать слежавшийся наст. Со стороны двора получилось хорошо, но когда она перебралась на другую сторону, то сразу поскользнулась, а боясь грохнуться на живот, изогнулась и упала на бок. За скобу ухватилась лишь одной рукой. Но одной рукой удержаться было трудно. Катя съехала вниз и полетела с крыши. Ушибиться сильно она не могла: со стороны огорода никто всю зиму снег не трогал. Катя прогрузла в снег до живота. Она не помнит, как ей удалось извернуться в воздухе, чтобы упасть не на живот. Она только помнит, как вскрикнула с испуга, как извернулась и как что-то хрустнуло в спине… Татьяна Петровна сразу заревела, услышав вскрик Кати, еле добрела до нее, села рядом и залилась слезами, причитая, будто по покойнику.