Старик говорил, а Катя подмела в доме, полила цветы в горшках, вымыла посуду. Она слушала краем уха старика, но слушать ей было неинтересно. Библию она давно сама пыталась прочитать, но не смогла, было скучно от сухости, от непонятной там жизни, от поучений, и от разговоров о том, что в Библии написано, уклонялась.
— Катерина! — громко сказал старик, сердито просверлив ее своими колючими глазами. — Не слушаешь? А я говорю слово, которое академику, Герою Социалистического Труда, слушать интересно. Министр меня с удовольствием слушал. Ми-ни-стр! Президент! Генерал! Маршал! Всем интересно. Я вон думаю за всех людей на свете, я им помогу. Все будут мне благодарны. А не написать ли мне Евангелие от Ивана Николаевича Куркова?
— Ой, дядь Ваня, — рассмеялась Катя. — С вами не наскучишься. Сядьте да и напишите. Авторучка вон какая уж хорошая.
— Нет. Нет. Нет. Ты не понимаешь. Я серьезно. Писать надо не авторучкой, а пером. Пером гусиным. Я серьезно.
— Ой, я так же, серьезнее нельзя. Уж поздно, дядь Ваня.
Старик посерьезнел, замолчал, вспоминая, что он сегодня по-настоящему и не поужинал. Обида кольнула в груди. Катя это заметила.
— Дядь Ваня, что вы говорите, истинно правда, — пыталась засмеяться она. — Вот я вам штаны купила. Поглядите. Не нравятся разве?
Старик молча обрадовался, но вида не показал, залез на печь и со злости хватил кулаком подвернувшуюся кошку так, что заломило руку. Катя поймала заметавшуюся по дому кошку и уложила спать с собой. Выключила свет, как услышала:
— Катерина!
— Чего, дядь Ваня?
— А ты знай, что я сегодня не ужинал, лег на пустой желудок, — громко сказал старик и стукнул сильно кулаком по стене.
Катя молча включила электроплитку и начала готовить ужин.
— Что ж, дядь Ваня, сразу не сказали? Вон в кастрюле суп, а вон в казанке картошка и мясо тушеное, уж думала, что поесть можно, — сказала Катя.
— «…будете искать меня и не найдете, и где буду я, вы не можете прийти», — ответил старик. — Готовь не готовь, а кушать я не буду, голодным помучаюсь.
— Готовить или как? — спросила Катя, но старик не ответил, вздохнул тяжко и отвернулся к стене.
Катя подождала ответа, но не дождалась, выключила с досадой плитку и пошла спать, в первую минуту сильно сожалея о своей решительности, но вскоре услышала похрапывание старика и успокоилась. Она не могла уснуть, лежала, слушая свиристение кузнечика, шуршание мыши в подполе; вскоре послышался шум за окном — закрапал дождичек, дождик усиливался и вот уж с нахлеста зачесал по окну. И дом наполнился нутряным сдержанным гудением. В другой бы раз Катя переживала капризы Ивана Николаевича, но сейчас об этом сразу забыла, погружаясь в воспоминания о нехорошем в доме Татьяны Петровны. Как было ужасно! И что самое ужасное, так это то, что все произошло при ребенке, который уж подавно ни при чем. А вдруг женщина вернется?