— Врешь, — проворчал Калиновский, но не слишком убежденно.
— Клянусь! Ну не было его здесь… Я не хотела, чтобы его арестовали… потому и сказала… Я не думала, что Генрих тебе все донесет…
— А обо мне ты подумала? — вскинулся маршал. — Каково мне быть соперником этого… плясуна! В каком свете ты меня выставляешь? Меня, знаешь ли, многие не любят! Черт его знает, что они могут использовать против меня…
Ирина залепетала, что она не подумала… не хотела ему навредить… что ей и в голову не могло прийти сделать что-то, что может быть использовано против него…
«Ах, Дарский, ах, сволочь, — думала она, — на бильярде, значит, играли… Армейские товарищи! И донес… жизнь мне испортил… вон два зуба шатаются… ищи теперь зубного… Ах, Леша, Леша, да что же в самом деле такое… Дорого ты мне обходишься…»
Она наконец заметила, чем вытирает кровь, и с отвращением отбросила от себя тряпку.
— Что твой Вольский натворил? — буркнул Калиновский.
— Он не мой, — ответила Ирина. И хотя она старалась говорить равнодушно, в словах ее все равно чувствовалась тень сожаления.
— Помнишь, я тебе говорила… Мальчик из кордебалета исчез… и Головню отравили… И вот этот, как его, с Петровки, Опалиным зовут, думает на Алексея… — Она приподнялась, умоляюще глядя на маршала. — Скажи, ты можешь как-нибудь повлиять на… на все это? Пусть Опалина уберут куда-нибудь, не знаю… Он не имеет права так себя вести…
— Ты хочешь, чтобы я к Ежову пошел? — проворчал Калиновский. — Это же его ведомство… А карлик терпеть меня не может. — И с раздражением добавил: — Да что ты так волнуешься из-за своего бывшего? Если он ни в чем не виноват, ему нечего бояться… Никто его не тронет…
Ирина хлюпнула носом и только тут заметила, что драгоценное ожерелье лежит на полу. Тихо ахнув, она сползла с софы и на четвереньках поползла к нему, потом подобрала коробку и вернула украшение на место.
…Вскоре мир был восстановлен, и, лежа в постели рядом с похрапывающим маршалом, Ирина думала о том, что теперь придется потратиться на хорошего дантиста, и о том, что ожерелье, кажется, когда-то было собственностью царской семьи, а теперь принадлежит ей. Последняя мысль наполнила ее удовлетворением. О том, как Калиновский избил ее, она уже почти забыла. В той семье, в которой она росла, рукоприкладство было в порядке вещей, и даже более того — оно являлось необходимой частью жизни, которая без него считалась неполной. Само собой, Ирина знала, что встречаются семьи, в которых никто никого не бьет, но их существование представлялось ей чем-то вроде планеты Марс — вроде и есть она, но лично для балерины это никакого значения не имеет.