Мы пожали друг другу руки. Мой собеседник улегся и почти тотчас же заснул, я же, хотя и страшно устал, но был до такой степени взволнован всем виденным и слышанным, что мой сон окончательно пропал. Я проворочался до самого рассвета, а утром только было начал смыкать глаза, как новое любопытное и неожиданное явление заставило меня не только проснуться, но и встать на ноги.
Уездный архиерей. Окончание раскола
На одной из станций с полуминутной остановкой в наш вагон вошел высокий, статный монах. Когда он снял шубу и передал ее послушнику, оставшись в рясе с пелеринкой и бархатном, обшитом черным валиком, низеньком круглом клобуке, я понял, что это — архиерей.
Он осмотрелся кругом и, заметив свободное кресло около меня, извинился и сел.
Я подошел под благословение и спросил:
— Куда, владыка, путь держите?
— В Севастополь, друг мой, а оттуда через Царьград в Иерусалим.
— Доброе дело… А епископствовать где изволите?
— Здесь неподалеку, за Днепром, в Концерополе.
— Это город?
— Новый уездный город Киевской области.
— Ах, да! Ведь теперь епископские кафедры учреждены в каждом уездном городе…
— Что значит «теперь»? Это сделано уже давно, лет, пожалуй, с тридцать…
— Да, да, владыка, я слышал.
— Ну вот, у вас опять какие странные слова: «слышал». Точно вы сами никогда архиерея не видали?
— Уездного — никогда, владыка, — улыбнулся я.
— Да как же так? Вы православный?
— Православный, владыка, да только я на особом положении…
Он посмотрел на меня пристально, затем улыбнулся сам, достал из кармана газету, развернул ее, и найдя мой портрет и небольшую статейку, вскинул на меня глаза, как бы желая окончательно убедиться, и подал мне.
— Верно это вы самый и будете?
Я пробежал заметку. В ней действительно говорилось обо мне, напоминалась моя история и сообщалось о моем отъезде на Юг.
— Да, это — я, владыка.
— Ну, так теперь все понятно. Да, с любопытством прочел я вашу историю. Немало, я думаю, и вы подивились среди нас? Наверно, не скажете, что в ваше время против нашего было лучше?
— Разве можно сравнивать? Вы гораздо счастливее нас.
— Я себе легко представляю ваше время. Много было у вас недоразумений, неустройства и бед. Но едва ли мы уже настолько ушли против вас вперед, чтобы нельзя было и сравнивать. Каждой эпохе, каждому поколению свойственны свои радости и свое горе. Почем вы знаете, что и в наше время для выдающихся по уму и сердцу людей нет тех самых, а может быть, и больших душевных страданий, чем были у ваших лучших людей?.
— Ну нет, владыка, с этим позвольте не согласиться. Страдание страданию рознь. Но если в ваше сердце закрадывается отчаяние за самую судьбу вашей Родины и вашего народа, если вы перестаете верить и осуждены лишь молча смотреть… Этого страдания, я думаю, ни с каким другим нельзя и сравнивать. Неужели в ваши дни найдется хоть один человек в России, который бы