Руки деда теплые и жесткие. Вечером, когда меня укладывают спать, приходит дед. Садится у постели. Я беру его руку и кладу себе на лицо. Закрыв глаза, дышу медом. И под ее горячей тяжестью, исторгающей медовые волны, уплываю в сон…
Дед будит меня в самом начале рассвета. Сегодня мы идем на пасеку. Потому мы завтракаем оладьями с медом и запиваем их чаем на гречишном цветке:
— Чтоб пчелы радовались и веселились, — говорит дед.
Пасека далеко — в лесу у реки. Перед работой дед разрешает мне немного поплавать с ним:
— Утром–то вода холодная! Простынешь.
Потому я очень тороплюсь и кричу ему, забегая вперед:
— Деда! Идем скорее — вода в речке остынет!..
Ведь должен же кто–то с вечера подогревать воду в речке, как это делает бабушка Хая—Лея, грея воду для ванночки?
Пчелы еще на опушке встречают деда радостным звоном-жужжанием. Большие их компании лазят по его рукам, по свободному от бороды лицу, забиваются в саму бороду, лезут в уши — ластятся. Дед никогда не надевает сетки — пчелы его не жалят. Уважают его, говорит бабушка. Когда пчелиное уважение очень уж допекает деда, он смахивает пчел незаметным движением руки или аккуратно снимает их, держа за животики.
Я зажмуриваюсь от ожидания боли, будто это меня они сейчас ужалят… Дед смеется:
— Нет, они никогда себе этого не позволят, мои умницы.
Он учит меня открывать улей, вынимать соты, не тревожа пчел. Зажигая дымокур, он говорит им:
— Извините, мамочки, посторонитесь, пожалуйста!
Когда же от дыма они сердятся, дед напоминает им:
— Но вы первые начали (это он передразнивает меня!), и это вам за щекотку.
— Деда! А они тебя понимают?
— Понимают. Они ведь посланцы Бога. Господь прислал их на землю учить людей труду и жизни в человеческом улье. Но учить людей жить по-Божески, даже просто по–людски — труд очень тяжелый. Потому пчелы часто сердятся и даже жалят…
Мы закладываем соты в центрифугу и вместе крутим ее ручку. Как и стружка, мед на солнце становится золотым и прозрачным. Прозрачное золото изливается медленно в маленькие ведерки. Пчелы облепляют их густо, но дым отгоняет самых смелых. А самые–самые храбрые дыма не боятся и… прилипают. Тогда дед отставляет дымокур в сторонку, берет терпящую бедствие пчелу за животик… Я опять сжимаюсь от предчувствия боли… И дед снова напоминает:
— Она не позволит себе причинить боль «просто так». Тогда — какой же она учитель?
…Мы с дедом на конюшне. Там живут Буян и Цыган — лошади–братья старой «немецкой обозной» породы — высокие, сильные, выносливые. Подпускают они к себе, кроме деда, только тетку Рахиль. Потому я остаюсь у ворот конюшни, а дед чистит их разными щетками и «оттирает» попоной. Потом он подзывает меня, и мы вместе задаем лошадям овса — насыпаем зерно в кормушки большими ведрами.