Ну, а в целом Москва, Россия… Она как жила, так и будет жить дальше. В 1905 начнутся и закончатся беспорядки, названные Первой русской Революцией; будто закончатся и снова начнутся погромы. Но всё это уже без Абеля. Он умрет 12 января 1898 года в своем доме у Патриарших в Москве в разгар великокняжеского хозяйничанья–шабаша… Бабушка сетовала: в последние годы жизни Абель, уже глубокий старик, не способен был серьезно помешать городским властям вести кампанию подготовки взрыва империи, провоцируемую не Романовыми конечно же, но самим российским обществом — во всех смыслах охотнорядским тогда уже. Никогда не умея ни серьёзно поставить, ни делать любое судьбоносное Дело, — и только безудержно болтая о необходимости Такового, — вот уже третье столетие после Петрова бунта оно, освобождаясь от запоров безвремений, способно бывало лишь изливаться кровавыми поносами смут и погромов. Ведь и блистательный бунт Петра, и беспорядки 1905 и перевороты февраля–ноября 1917 гг. — это все очередные потуги перебороть российское охотнорядство.
Как ты видишь, — говорила Бабушка, — попытки бесполезные. С охотнорядством в России бороться нельзя. Оно есть суть самой весьма туманной русской идеи. С ней или сжиться и утонуть в ней, или уносить ноги… Понимаешь, Абель, и сам Великий Гааз относились к российскому гражданству как к апостольству — серьезно, ответственно и однозначно. Они не противопоставляли ему свою сущность. Не пытались ни переделать Россию, ни поучать россиян, как следует им жить. Но — граждане России — делали для ее народа все, что умели. Один беззаветно и неустанно лечил его язвы. Другой всеми доступными ему путями изыскивал на это средства. Изъязвленных–то были миллионы! Люди смертны и время не ждёт!
Известно: Два рода сострадания существует в природе человеческой. Первое — малодушное и сентиментальное — возможно скорее избавиться от тягостного ощущения при столкновении с чужим несчастьем; это, конечно, никакое не сострадание! Но лишь только инстинктивное стремление избавиться от видения горя, желание оградить пустым словом, подачкой, милостыней свой покой от страданий ближнего.
Но есть и другое сострадание — истинное, которое требует немедленных действий, а не сентиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать всё, что в человеческих силах и даже свыше их.
Чтобы как должно поддержать дело Гааза, Абель был беспощаден к своим сановным клиентам — по сути и определению врагам тюремного доктора. Так и только так понимал и нес он свою миссию ростовщика. Кто–то должен был взять на себя тяжкую роль Шейлока. Как Иуда Искариот — роль Предателя в Божественной трагедии. Абель упорно истязал себя этим открытием: ведь и его герой тоже определен Всевышним для искупления грехов мира. До мелочей точный в делах, духовным эталоном избрал он житие Гааза. Понимая, однако, что эталон этот штучен, неповторим, он нашел еще один для повседневного пользования, несущий в себе не выдуманный аферистами коллективный разум, а разум Божественный, не допускающий никакой лжи, пусть — во спасение. Отвергающая любое отклонение от Заповедей, таковой была для него философия меннонитов.