Мест Качинского начался с простой шалости, но быстро переросла в чудовищное насилие. Он писал о том, что собирается насыпать сахар в газовые баллоны снегоходов, но вскоре план стал более мрачным. Качинский фантазировал о том, как он станет снайпером и, скрываясь в лесу, будет отстреливать мотолюбителей.
Со временем Качинский решил, что атаки на отдельных людей не помогут ему достигнуть цели. Постепенно он разработал более действенную схему, собираясь нанести удары по тем, кого считал агентами технологической чумы. «Если технологическая цивилизация – многоголовый змей, то мотолюбители, водители внедорожников и другие незваные гости лесов – только кончики его щупалец». Качинский хотел поразить монстра в самое сердце.
В ярости Качинского не было ничего нового. В старших классах школы и в колледже у него бывали приступы неконтролируемого гнева, который усиливался из-за невозможности открытого выражения: «Однако я никогда не пытался претворить какие-либо фантазии в действия, потому что был во власти условностей, не мог не повиноваться и выступать против авторитета. Чтобы быть более точным, я не мог совершить преступление из мести, даже относительно мелкое преступление, потому что я так боялся быть пойманным и наказанным, что страх намного превышал реальную опасность быть пойманным».
Качинский овладел своим гневом только после определенного периода смятения. В аспирантуре он потерпел крах в своих сексуальных устремлениях. В течение нескольких недель он испытывал сильнейшее половое возбуждение, и после этого начал фантазировать, что он – женщина, и даже задумался о смене пола. Он записался к врачу, но, пока ожидал в приемной, передумал. В качестве прикрытия, во время приема у врача он обсуждал свою депрессию из-за призыва на военную службу. Покинув больницу, Качинский почувствовал приступ бешенства по отношению к психиатру, с которым только что разговаривал. В ярости он уловил возможность обновления, повторного рождения: он понял, что может найти новый смысл жизни в насилии. «Именно тогда наступил главный поворотный момент в моей жизни. Как феникс, я возродился из пепла отчаяния к сияющей новой надежде. Мне хотелось убить психиатра, потому что мое будущее казалось пустым. Я чувствовал, что ничего не изменится, если я умру. И тогда я сказал себе: почему бы действительно не убить психиатра и вообще всех, кого я ненавижу? Важно то, что это не слова промелькнули в моем разуме. Я так чувствовал. Что было совершенно новым – то, что я действительно ощущал себя способным убивать. Меня больше не заботили последствия, и я говорил себе, что могу выбраться из колеи своей жизни и совершать поступки дерзкие, безответственные или преступные».