Мой отец.
И мать.
И вот я сейчас. Сижу, ем печенье и думаю не о том, о чем должна бы.
- Ради карьеры приятеля? Сложновато, - Вильгельм ест мед. Из банки.
Пальцем.
И не было у него гувернантки, которая бы за подобное линейкой по этим самым пальцам лупила бы. Сразу видно, избаловали...
- Ради карьеры - да, но вот... воспользоваться случаем?
- Счастливым?
Я пожала плечами: понятия о счастье у всех разные.
- У Мортимера степень по философии, - зачем-то сообщил дядюшка. Вот он свой чай ничем не закусывал. И не пил. Сидел, держал на ладони и разглядывал желтоватый фарфор кружки. - Он вовсе не так глуп, каким хочет казаться...
...интересно, а ему хватило бы... устроить, скажем, клуб для избранных... такой, в котором можно чуть больше, чем в публичном доме.
И если вспомнить...
...исчезнувшая сестра и ее отец... то бабулино письмо, о котором я уже и позабыть успела. А что если... он ничего не придумывал, мой дорогой дядя. Он просто взял чужую идею и слегка ее преобразовал.
С выгодой для себя.
С немалой, полагаю, выгодой... и когда идея из прибыльной превратилась в опасную, отступил в сторонку, предоставив другу... или не другу, но потенциальному приятелю, шанс для карьеры.
Это ведь...
Удобно?
И вполне в духе семьи.
Доказать?
Не выйдет.
- А он... участвовал в экспериментах?
И дядюшка Фердинанд пожал плечами головой:
- В первой части определенно нет, а вот дальше... не знаю.
Гм, а идея хорошая.
С другой стороны...
...почему бы не навестить другого дядю, раз уж во мне такая любовь к родственникам проснулась?
К сожалению, я вынуждена была признать, что дорогой дядюшка, если и был в чем виновен, то отныне стал неподсуден. Нет, толковый некромант, быть может, сумел бы поднять его, однако коронный суд к мертвым - настоящим мертвым - относился с неподобающей снисходительностью.
Поэтому я удовлетворилась тем, что от души пнула тело.
И заработала укоризненный взгляд Диттера.
А что?
Заслужил.
Был поганцем и умер... не своей смертью.
Лежал дядюшка на огромной кровати с балдахином, с которого спускались витые шнуры, украшенные гроздями золотых кистей. Пыли на этом добре скопилось изрядно. А так... помпезненько, нечего сказать... резные ножки.
Изголовье.
И шелковые ленты с него свисающие. Надо полагать не просто так украшение, но со смыслом. Ленту я потрогала, убеждаясь, что, несмотря на возраст, была она вполне себе крепкой.
Подергала.
И отпустила.
Алые простыни. Черные подушки. И рыхлая дядюшкина туша, смотревшаяся в этом великолепии чуждо... мертвые в принципе не слишком красивы - себя я отнесу к исключениям, а уж этот-то... расплывшийся живот, поросший реденьким рыженьким волосом, который к паху становился темнее и не таким уж редким.