В той моей жизни тоже случались рассветы.
И пьяноватые.
И дурманные.
В компаниях сомнительного свойства. И были они красивы, в смысле, рассветы, а не компании, но не хватало им чего-то... покоя? Я сидела на подоконнике, любовалась солнцем и вертела в пальцах черный флакон с остатками зелья.
Инквизитор не спрашивал.
Кузина молчала, проявив редкостное здравомыслие.
А я... я в жандармерии не служу, и раз уж дело решили не заводить, то... откуда он взялся у кузины? Зелья осталось не так, чтобы много. Состав я расшифровала, а соотношение компонентов и, главное, магический рисунок не снимешь - материала недостаточно.
Что остается?
Спрятать в сейф. Там у меня изрядно всякого хранится... а пока... пока подумаю...
...например, над тем, что делать с дознавателем.
Не то, чтобы он меня раздражал, но... неприятно как-то иметь рядом с собой человека, способного упокоить щелчком пальцев. С другой стороны, ничего не дается даром, особенно, если это касается божественного. И равновесие... если он может, то и я...
Как?
Спуститься бы в храм, поговорить с Плясуньей... она не ответит. Она редко снисходит до людей, но вдруг да в намоленных стенах здравая мысль забредет в голову?
...но я сидела.
Любовалась солнцем.
И осмелев, открыла окно - толстое стекло, щедро сдобренное чарами, искажало мир - и подставила лицо рыжим лучам. Закрыла глаза. Вдохнула терпкий воздух...
...хорошо.
Жить хорошо.
Даже если ты умер.
Спустя три дня в городской ратуше при изрядном количестве народа, который у нас любит разного рода сборища, не делая особой разницы между ярмаркой и публичной казнью, состоялось торжественное оглашение. И мэр долго и восторженно вещал о воле богов.
Чуде.
И благодати, которая вместе с моей персоной снизойдет на город. Это он, конечно, зря... у Плясуньи, как показывают хроники, собственное понятие о благодати.
Левый глаз мэра подергивался, в правом виднелась тоска по упущенной выгоде: о некоторых наших проектах дражайшие родственники не знали, а следовательно, вряд ли додумались бы потребовать возврата долгов. Мэр то и дело хватался за грудь, кривовато улыбался.
Кивал.
И смахивал кружевным платочком притворные слезы. Городской казначей был куда более сдержан.
- Я рад за вас, - неискренне проскрипел он, сунув в руку мятый чек.
Вот это правильный человек.
Пренеприятный, конечно, но к финансовым обязательствам относится крайне серьезно. Подозреваю, что исключительно благодаря его усилиям город еще не растащили.
Играл оркестр.
Родственнички кривились, верно, от избытка чувств. Дети, которым было глубоко наплевать, как на богов, так и на причину праздника, хлопали хлопушками. Ветер носил конфетти. Дамы обсуждали мой наряд и моральный облик... не то, чтобы я подслушивала, но эти две темы в нашем захолустье всегда были актуальны. Некоторые поглядывали на инквизитора, однако ввиду замученного вида и на редкость дрянного костюма - где он только раскопал этакое убожество - особого интереса его персона не вызвала.