Норвуд поджал губы. Медленно и методично разорвал газету, которую только что прочел: дождь белых обрывков ливнем обрушился в корзину для мусора.
Журналисты марали бумагу, восхваляя благотворительность Морганов, Рокфеллеров, Карнеги, чтобы наглядней подчеркнуть, что он, Норвуд, король сельскохозяйственных машин, был бессердечным скупцом.
Он ощущал справедливость упреков, ибо не мог припомнить и минуты, когда бы проявил доброту и щедрость, которые только и могут оправдать вызывающее богатство.
Малышом он бил своих ровесников; молодым человеком — крал жалкие сбережения матери; позже вел беспощадную войну за место на головокружительных высотах финансового мира. А теперь его цепкий взгляд предводителя людей и распорядителя золота видел за каждой улыбкой и каждым поклоном ненависть и зависть.
В этот день, неизвестно почему, — быть может, из-за апреля, который белым цветом лег на далекие деревья, или из-за юного солнца, которое бросало отблески на его рабочий стол? — ненависть других причиняла ему особую боль.
— Ну, ладно, — сказал он сам себе, — пора исправляться. Я хочу совершить доброе дело.
Он вспомнил, что накануне старый священнослужитель просил у него денег для обездоленных и печально сказал, услышав его отказ:
— Побойтесь Бога, мистер, однажды он отвернется от вас…
Он нервно позвонил.
— Сколько просителей вы отослали сегодня утром, Карленд?
— Восемьдесят два.
— Пришлите мне восемьдесят третьего.
* * *
— К вам просится старик, называющий себя изобретателем. Хочет предложить новые машины.
— Просите…
Секретарь ввел в кабинет хилого старика в потрепанном рединготе, который прижимал к груди старый портфель из зеленой кожи.
Норвуд немедленно оценил человека, как заранее обреченного на провал неудачника, мечтателя с протянутой рукой, который после каждого поражения спешит укрыться в темном уголке и стереть слезы с изрезанного морщинами лица.
Ему, Норвуду, пришлось кулаками расчищать себе путь в цивилизованных джунглях. Его окружали злые и ненавидящие лица, но он бил беспощадно, превращая ухмылки в кровавые гримасы боли…
А старичок, сидя в огромном мягком кресле, смешно гримасничал — кланялся, кашлял, вздыхал, потирал руки и дрожал, как осиновый лист осенью.
Миллиардер ощутил в груди прилив жаркой крови, предвестник неведомой ему радости.
Наконец, доброе дело было у него в руках.
Он внимательно изучил бумаги, которые старичок извлек из портфеля.
То были сложные и абсурдные чертежи, жалкие мечты школьника, переложенные на язык простейшей механики.
Строгий ум Норвуда кипел от возмущения, видя их несостоятельность.