Александр Евгеньевич, я задам очень личный вопрос. Можно?
Задавай.
Кроме вида из окна вашего кабинета, где вы берете энергию?
Во второй своей жизни я живу в серебряном веке русской поэзии… Каждый день, параллельно с этой жизнью. Многие вещи оттуда поддерживают меня. Скажем, Николай Степанович Гумилев. Его арестовали в 1921 году, и люди пробовали его защищать, дошли до Луначарского, до Дзержинского, и все отказали. Пытались убедить Ленина, что это большой поэт, что поэта расстрелять нельзя. Ленин сказал: «Наплевать». А потом в этой запутанной истории кто-то из замов Дзержинского все-таки приказ отменил. И вот в назначенный день их выстроили, Гумилев был тридцатый по списку. Говорят: «Поэт Гумилев, выйдите из строя». А он ответил: «Я не поэт, я офицер Русской армии, а офицеры из строя не выходят». И его расстреляли.
Вы разговариваете с ним в мыслях?
Конечно. Я его очень люблю. За многие вещи. Для меня это потрясающая личность. И не он один. Есть еще Мандельштам — такая же громадина, который мог противостоять системе. В начале двадцатого века решили выбрать пять больших поэтов и сошлись на том, что это Мандельштам, Цветаева, Ахматова, Пастернак, Блок. И никто из них, кроме Мандельштама, не возразил. Он сказал: «Уберите меня из списка, включите Есенина». И за это Бог навечно поселил Осипа Мандельштама в пальцах единой руки поэзии.
«Он любил три вещи на свете: за вечерней пенье, белых павлинов и стертые карты Америки. Не любил, когда плачут дети, не любил чая с малиной и женской истерики. …А я была его женой», — написала Ахматова, когда не стало Гумилева.
В последнюю их встречу она перед ним извинялась, что доставила ему столько в жизни неудобств, а он сказал: «Ну что ты, Аня, ты научила меня любить Россию и верить в Бога». Анна Ахматова была красивой женщиной, не зря Модильяни написал ее портрет. Женщина — змея, такой и должна быть женщина. В начале сороковых годов с ней захотел познакомиться Константин Симонов и попросил Лидию Гинзбург помочь ему. Он уже тогда был генералом от литературы, но в подъезде Ахматовой, перед самой квартирой, снял с груди знак лауреата Сталинской премии и к Анне Андреевне зашел уже без него. Наверно, за этот смелый поступок ему было дано во время войны написать великое «Жди меня, и я вернусь». Пока звучит это стихотворение, Симонов находится на пальцах единой руки поэзии. Потому что кто-то там навечно, а кто-то на миг.
К каким стихам Гумилева вы возвращаетесь?
Откуда?
Какие перечитываете?
Знаете, Ирина, я не перечитываю стихов Гумилева. Я перечитываю стихи Пастернака. Мне не нравятся многие его поступки, его трусость по отношению к Мандельштаму, Цветаевой, но стихи он писал лучше всех. Я считаю их вершиной поэзии Серебряного века.