Бармен — худой высокий африканец с татуировкой паука на внешней стороне правой кисти, слушая эти песни, улыбался одним глазом и повторял любопытным посетителям:
— Это русский поёт… Сегодня он потеряется. Точно, потеряется. Я уж знаю. — Один глаз его снова закрывался в подобие шрама, будто подмигивал, — потому что он расплатился сразу за всё и сказал: «Не люблю пить в долг».
Кто-то из посетителей торопился уйти и суеверно склонял голову, а кто-то боялся, но слушал. И бармен понижал голос:
— В тот раз она тоже пришла за ним. Наверх подниматься не стала. Услышала, как он поёт, и не стала подниматься. Села вон там, в углу. Виски, конечно, я ей сразу подал. Да она уже и была слегка мокренькой. Но это делало её ещё привлекательней. Красивую женщину — хоть одень, хоть раздень — она все равно остаётся красивой, стоит только ей посмотреть на вас и улыбнуться. Красота женщины в её характере, радость — от её улыбки, — говорят на Востоке. А она тогда та-ак улыбнулась, виновато и жа-алостливо, и спросила: «Почему-уу он меня не лю-у-бит?..», спросила, а я будто виноват — что сказать ей в ответ? У меня такой бар, что женщины сюда не заходят — только эта одна, потому что она русская и жена Совфрахта. Что мне с ней делать? Я и сейчас не знаю. А тогда? Тогда я принёс ей на столик кофе и пошёл наверх, посмотреть на него. Поднялся, смотрю, а его нет. Пропал. Бутылка с остатками водки, блюдо с холодным мясом, лёд в стакане ещё не растаял, а его нет. Куда делся? Выход ведь только вниз, мимо стойки бара, и я бы увидел, если бы он выходил. — Бармен налил себе холодной воды и медленно выпил, потом продолжил. — Когда человек пьян, он крутится как столб ветра и пыли посреди улицы и не знает, куда идёт: напугает всех и исчезнет прочь. Где он? Только змея под песком изгибается на том месте. — Слушатели понимали и ждали продолжения. Бармен продолжал:
— А жена русского сказала тогда: мне деньги его не нужны. И подарки его не нужны. Пусть он мне улыбнётся, как прежде. Я его обманула, и он стал другим. А я не хочу его видеть другим! Я уйду от него. К другому! Женщина — это тайна, скрытая платьем. Так говорят пошляки на европейских базарах. Я — не тайна. Я жена, которая хочет любви. Я его обманула, а он не простил. Это от того, что в нём мало любви ко мне? Или много любви? Не хочу выяснять. Уйду. И забуду, что я обманула сама себя. Понимаешь? Понимаешь ты, африканец, что женщина хочет многого, а цепляется за такую малость. Хоть бы он ударил меня. За любовь. За обман. За мою бестолковую ветреность. Меня зовёт этот итальянец, с фотоаппаратом и золотой змейкой на шее. Когда-нибудь она укусит меня, как настоящая. И я умру. Не надо мне больше пить. Не наливай мне, африканец. И ему не наливай. Ему больше не надо пить, чтобы забыть обо мне. Я сама о себе забыла. Не говори, что я приходила за ним. Если жена не ведёт мужа вперёд — она толкает его назад — так у вас говорят, африканец? Пусть летает он по своим деревьям, как демон моих одиноких снов. Пусть — летает! А я — ухожу… И ушла. Больше её здесь не видели.