— Ну, здравствуй, Махмуд Ибн Рашид, — говорит по-русски, — вечный студент Миша! Обнять тебя можно, однокурсник ты мой? Вождь африканский!? — Обнимает и отстраняется, театрально разводя руки. — Я готовился к встрече, как к смотру студенческой самодеятельности — помнишь, играли с тобой на сцене? Ты ещё сказал: «В Африке театр — не обезьяна на пальме, а человек в гирляндах восторженных слов». Говорил? Помнишь?
Чёрный гость улыбнулся и посмотрел на небо, театрально вспоминая и улыбаясь. Кивнул, предлагая продолжить. Белый — продолжил:
— Я — хозяин этого траулера, но я только гость этого моря! Радость не знает предела! Здравствуй, великий вождь и человек-маска! Чернокожий танцор, вечный студент, строитель семейного социализма и щедрый муж семи счастливых жен! Правильно помню? Ничего не изменилось?! Одобряю. По какому поводу гремят на берегу барабаны и горят костры?
— Восьми! — поправляет африканский Миша, но видно, что ему очень приятно такое обращение. — Восемь жён уже, и все мне счастливые! — С достоинством поднимает вверх обе руки. — И тебе — здравствуй, Саша-Александр! — Он умолкает и делает вид, что прислушивается. — А что, разве слышно мои барабаны? Хорошо гремят?
Оба понимают, что это ритуал, и счастливы в нём участвовать: слушают бой барабанов и крики танцоров на берегу.
Стрела с режиссёрским креслом ползёт вверх, прямо в солнце. Красная кожа на плечах и спине рыжего кино-бога начинает вздуваться и плавиться оранжевыми пузырями-вулканчиками — бог торопливо сглатывает виски и вытирает пот. Кино-опер висит рядом с бумажным альбатросом и рыжим режиссёром. Тень его на палубе — телом вбок, головой вниз, движется совершенно бесшумно. Опер видит мельканье африканских героев в перевернутых кадрах: европеец, позолоченный перстнем, цепочкой и зубом, и вождь в африканском халате — все натурально, искренне, весело. Хорошо подготовились, господа африканской жизни! Не молчите же перед камерой! Вам нужен суфлер?..
Хозяин траулера свои слова знал:
— Начинается сезон охоты? Или к берегу идёт большая рыба? Или великий кормчий готовится к свадьбе? Жертвоприношения — будут?
В этот момент на корме судна, где птица видела клетки с людьми, опять выстрелила хлопушка и вспыхнул прожектор, как второе солнце.
— Что это там? — Чернокожий вождь театрально нахмурил брови, будто сердился. — Это мое африканское море, знаешь? Шумишь? А кто разрешил?
Европеец принял смиренный вид и пояснил:
— Я для того и пригласил тебе, великий вождь! Разреши мне снимать фильм на твоём море и на твоей земле!?
— Берегись! — Кресло режиссера, раздетого по пояс и красного как рак, и кресло оператора с камерой вместо головы — стремительно наезжали на них, как два локомотива на сходящихся рельсах. Оба господина, величественный чёрный и представительный белый, ничуть не испугались, но путевая стрелка сработала, и два кресла — два поезда разъехались, под эмоциональный выкрик режиссера: