Не сразу, но все же его звон утратил роковые и джазовые «сбивки», стал походить то на ростовский, а то и на киевский. Железяки покинули изрешеченные ушные раковины, череп исчез с футболки. Со временем Евгений обрелся на клиросе и наш маленький хор зазвучал. Однажды, в светлый летний праздник, Женя даже причастился. Прихожане его хвалили, мать не могла нарадоваться…
Собственно, своеобразная радость матери все и порушила. Ранней осенью на столе в церковной крестилке я обнаружил потрепанный акафистник, тот самый, что за год до этого ей вручил. Она тогда жаловалась на сыново поведение, просила помощи в борьбе с ним. «Берите, — говорю, — акафистник и каждый вечер упорно читайте. Битва “за пьянку” еще никого не выручала. Зато молитва помогает. Всегда. Тем более — родительская. И боритесь, пожалуйста, не с ним, а… сами знаете, с кем». Она тогда упиралась, мол, слепая, «читать неграмотная». Просила его просто поругать… В ответ я вытряс из нее обещание ежедневно за Женю молиться. И вот теперь эта книга ко мне вернулась. Я попытался было уговорить ее не оставлять ежедневное молитвенное чтение, но в своем счастливом упрямстве она оказалась слишком сильна. «Чуть не ослепла через этот акафист. И так, — говорит, — хорошо получилось».
Хорошо получилось, кто ж спорит…
…С Воздвиженья зарядили дожди. Холодные, настоящие осенние. Желтые березы потемнели. Певчие с утра промочили ноги и чихали, долго не могли настроиться на службу. Без Жени у них что-то не ладилось. Пономарь Семеныч сообщил, что днями встретил Евгения в подозрительной компании. «Кривой, — говорит, — череп во все пузо, хотел мне свои барабаны пропить». Выходило, что наш нифер снова творчески ищет пропавшего себя. Его мать простояла воздвиженскую службу в углу. Мрачная, глаза заплаканные. Уставшая после всенощной нервотрепки с Женей. Она дождалась меня и попросила подмоги:
— Вы уж, батюшка, как-нибудь бы с ним… Поругайте… Измотал.
— Ну а может, все-таки акафистник? — говорю. — Точный метод ведь, проверенный.
— Нет. Это… Лучше так, объясните обормоту… отец его от водки… и этот щас, за ним… Того, бывало, материла-материла, все без толку… теперь этот бы не тово… Вы же посещаете тюрьму, взяли бы его с собой. Поглядел бы он, до чего доводит… увидит, может обратится. А акафист шибко уж… здоровья нет.
Я не обещал ей, что экскурсия за решетку поможет Жене. Кому тюрьма помогала? Вот только слезы матери… Смалодушничал.
По дороге в тюрьму я заскочил за Евгением, когда он еще не просыпался. Сопроводить меня он согласился с удовольствием. Даже серьги из ушей повынимал и нарядился без черепа. Мой пропуск позволял провести с собой помощника, и Женя в тюрьме помогал петь молебен, читать правило ко причащению. Словом, пономарил как должно. А еще успевал общаться с сидельцами. На воле бывалые круты в своих компаниях, потому что сидели. А там все по-другому — бедолаги имеют жалкий вид и положение их весьма унизительно. Убедительное зрелище. «Пусть его, — думаю, — поглядит, может, что поймет и без моих комментариев». Лучше один раз увидеть…