— Так это и есть грозный Чингисхан? — так и не дождавшись ответа от своих визирей, снова спросил эмир, и те в страхе неопределённо закачали головами, ибо до этого тоже никогда не видели степного царя. — Что же он тогда встал там?.. Пусть едет сюда, я отдам ему ключ и отправлюсь отдыхать. Сколько можно стоять на этом солнце!
Никто из визирей и старейшин, обычно говорливых, на этот раз ничего не добавил к упрёкам эмира. Их страшил застывший в странном ожидании луноликий всадник, чьи неопрятные потные одежды вызывали брезгливость. Страшила даже его уродливая заскорузлая лошадёнка с нерасчёсанными хвостом и гривой, пугали слуги, без устали, как заведённые грузившие мешки на верблюдов, внушала ужас сотня всадников, прибывшая с правителем и застывшая в десяти шагах от него, готовая по одному знаку хана, как стая цепных псов, разорвать в клочья любого, — всё настораживало и пугало старых советников хорезмшаха, кожей впитывавших этот страх, разлитый в жарком полуденном воздухе.
Кровожадный монгол, похожий на высеченную из гранита статую, дал себя рассмотреть и не спеша прогарцевал по красной дорожке. Вся толпа старейшин почтительно расступилась, склонив головы, ожидая, что завоеватель сам остановится, слезет с коня и подойдёт к ним. Эмир даже подумал, что придётся принимать это грязное животное в своём дворце и пожертвовать несколькими лучшими наложницами. Хватило бы одних золотых монет, чтобы он убрался без следа.
Наместник шаха уже изобразил сладкую улыбку на белом рыхлом лице, приготовившись вручить ключ от городских ворот, но Чингисхан ловко бросил аркан, не останавливаясь, по-хамски вырвал его из пухлых рук эмира и, даже не взглянув на него, въехал на коне в пустую мечеть, с презрением оглядывая её дорогое убранство.
«Они придумали себе богов и божков, создают в честь них храмы, отливают из золота их статуи, усердно молятся им, каждый считая своего Бога самым лучшим и самым мудрым, надеясь, что тот им поможет в час опасности. Ну где же ты, Аллах, приди и помоги рабам твоим, твоему разлюбезному хорезмшаху, его глупому эмиру, все они ныне в тебе нуждаются, приди, и я сражусь с тобой!» — затаив дыхание, прошептал про себя Темучин.
Но ни слабого отзвука, ни шороха, ни потаённого знака в ответ.
— Ну приди же! — требовательно выговорил вслух Чингисхан.
И снова тишина. Лишь толстый шмель, нечаянно залетевший в мечеть, с громким жужжанием носился меж колонн под высокими сводами. Хан проследил за его кругами и легко сбил кнутом на лету. Шмель упал на пол, и, тронув повод, Темучин заставил своего конька растоптать жужжащую тварь.