Только отпусти меня, только сбрось свое заклинание, и я тебе так раскаюсь, что мало не покажется!
— Приступим, — безэмоционально сообщил Орман и перекинул меня через подлокотник.
Аккуратно, надо отдать этому гаду должное, потому что я не ткнулась лицом в сиденье, а просто легла на него щекой. Правда, сути это не меняло: я оказалась лежащей на кресле с задранной пятой точкой, но что самое ужасное, в зеркале все отлично просматривалось. Щеки горели от беспомощности и унижения, холод пронзал тело металлическим стержнем, иглы которого расползались по каждой клеточке. Мысленно осыпая Ормана проклятиями, я смотрела, как он задирает мне платье вместе с сорочкой.
Если он это сделает, если ударит меня хотя бы раз, я… его никогда не прощу! Мелькнувшая в сознании мысль показалась донельзя нелепой. Очень ему нужно твое прощение, Шарлотта. Он наиграется и забудет.
— Хотите считать, Шарлотта?
Воспоминания о линейке и мисс Хэвидж были настолько яркими, что сердце дернулось, а потом забилось как сумасшедшее.
Сволочь, какая же он сволочь!
Как же я его ненавижу!!!
На глаза наворачивались злые слезы, особенно когда он скользнул ладонями мне под бедра и потянул панталоны вниз, повторяя пальцами каждый участок горящей кожи. Когда в руку лег стебель бамбука, перед глазами потемнело. Я не представляла, каково это — быть отхлестанной вот таким, уж точно больнее чем линейкой. Теперь жгло не только глаза, но и грудь, жгло почему-то холодом, так, что дыхание прерывалось. С какой радостью я бы вырвала эту палку у него из рук, а потом…
Я и сама не представляла, что будет потом.
— Судя по вашему лицу, не хотите. По удару за каждую ступеньку, итого тридцать шесть, — озвучили мне мое наказание. — Так уж и быть, только за те, что в доме, крыльцо не считаем.
Тридцать… шесть?!
Бамбук коснулся моих ягодиц, поглаживая и цепляя кожу неровностями на стебле. Который подчиняясь движению Ормана взвился в воздух, а потом обрушился вниз, с хлестким звуком рассекая воздух.
Мерзавец, сволочь, чудовище…
— Ненавижу!!! — Мой крик разорвал сочный удар.
Боли я не почувствовала, но в тот же миг мир резко утратил краски. Залитая теплым светом комната рухнула в пепельно-серую хмарь, с ладоней сорвались страшные черные ленты. Вскрикнула, и, почувствовав свободу, вскочила. Отпрянула, едва не запутавшись в белье, ленты вспороли воздух, с глухим шипением вгрызаясь в кресло и в пол. Миг — и золотая вспышка поглотила их без остатка. Инстинктивно зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, напоминающее яркий солнечный свет сияние уже померкло. Отражение подернулось рябью, и в этом отражении живой осталась только инеевая прядь в волосах Ормана.